"Алексей Азаров. Машинистка " - читать интересную книгу автора

с декабря месяца пятого дня двадцатого года.
- Сейчас писать? - сказала Катя, и вторично за краткий разговор в
глазах у нее промелькнул внезапный ужас.
- Сейчас.
- А не завтра?
- Передумали?
- Нет, почему же! - сказала Катя решительно и подвинулась к столу. -
Диктуйте, пожалуйста.
- Пишите: приказ...
Катя ударила по клавише, и "ремингтон" содрогнулся. Ударила вторично. И
в третий раз. И с каждым новым ударом машинка гудела, а Дынников холодел от
неприятных предчувствий.
- Что же вы? - сказал он вялым голосом. - Или неисправность какая?
"Ремингтон" в четвертый раз истерзанно тренькнул и умолк. И вслед за
тем Дынников явственно расслышал сдавленное рыдание.
- Вы чего? - спросил он. - Палец накололи?
Рыдание прорвалось наружу и утопило слова, но Дынников все-таки успел
разобрать их, и глаза его округлились.
- Совсем? - спросил он пораженно. - Совсем не умеете?
- Совсем...
- Может, разучились?
- Н-нет...
Дынников сел. Он был готов к чему угодно. Но только не к этому.
- А врали, - сказал он слабо. - Врали-то зачем?
- Я думала...
- Чего уж думать!
Он поглядел на худенькое личико, упрятанное в сгиб руки, на прозрачную
Катину щеку и, озаренный догадкой, не выматерился с досады, как только что
собирался сделать, а туго наморщил лоб и мысленно крякнул с досады на самого
себя.
Учреждений в городе было немного, продовольственных запасов - еще
меньше, а карточки отоваривались только тем, кто служил и... словом, Катин
обман был ясен и объясним, и оставалось только решить, что же все-таки с ней
делать. Не выгонять же, голодную и в полном отчаянье!
- А научиться ты не сможешь? - спросил он осторожно.
- Не знаю... попробую...
- Тут и пробовать нечего. Подумаешь, паровоз!
- Я постараюсь, - сказала Катя, переставая плакать. - Я очень
постараюсь. У меня папа болен. И сестре - семь лет.
- Ну и хорошо, - сказал Дынников невпопад.
- Что хорошо?
- А все! - сказал Дынников облегченно, поскольку в этот самый миг
принял решение. - Приходи утром и стучи. Научишься.
Он поискал какие-нибудь ободряющие слова, не нашел и сказал ласково,
как только мог:
- Дура... такая большая, а дура...
И когда Катя подняла голову, засмеялся с придыханием, очень смущенный и
в то же время очень довольный тем, что тяжелое объяснение уже позади, а
будущее, по всей видимости, должно сложиться хорошо, если только Катя сама
этого захочет.