"Ю.П.Азаров. Печора" - читать интересную книгу автора

тепла не жди ни от погоды, ни от кацавейки той.
А некоторые в обычном пальто, и уже если чернотой сукно разморилось, то
чернотой особенной, бархатистой, и такие же серые пальто со скользящим
блеском - и впервые тогда я услышал словцо "маренго". И рядом дамы с
муфтами - и сияние неприступности от этих дам. И девицы - быстрота в шаге, и
тоже муфты, руки в локте согнуты, и разрумянившиеся лица, и лукавый блеск
глаз (всматриваюсь жадно в эти лица: пьянят меня неожиданные запахи, звуки,
движения), а от девиц неприступность идет, гордость какая-то вспыхивает в
них, жаром обдает их скользящее пренебрежение ко мне - нет, такого шага и
такой уверенности в Соленге не бывало.
Встречались здесь люди и совсем иного склада. Не в маренго и кожанки
упакованные, а совсем прибедненные, однако с особым достоинством в лицах,
точно застыло на них сознание еще неведомых мне преимуществ.
Мужчины с лицами усталыми, кто в пенсне, а кто в роговых очках, шаг
осмотрительный, но твердый, и женщины с ними с шагом помягче, в унтах
притоптанных, и дети будто с плоскостопием, вприпрыжку по снегу, иные тоже в
очках. Этих я больше в библиотеках примечал да в книжных магазинах, и дух от
них шел совсем другой: покойный, с предосторожностью, точно ждут они лая
собачьего, и эта настороженность светилась добрым страхом, потому что страх,
если он смешан с добротой и если воли человеку с этим страхом нет, то он
добрее становится и не норовит внезапно превратиться в оскал зубов
какой-нибудь сторожевой, а этаким добрым пинчером или дворнягой выдает свою
беззащитность.
Здесь, у этих последних, и поворозки на шапчонках встречались, у иных
на самом подбородке перевязанные, и галоши на валенках, не самодельные из
камеры автомобильной, как там, в Соленге, а настоящие, новые, на красной
мягкой байке изнутри, которая кантом выбивалась наружу. И портфельчики
потертые, и муфты старенькие, и рукавички на тесемке, у кого коромыслом
через плечи под верхней одеждой, а у кого и просто к рукавам пришитые. И в
шаге нет уверенности, потому что врожденным плоскостопием исстрадались они.
И еще особое тепло хоронилось в шинелях разного цвета. Здесь тепло
пряталось в сапогах яловых на два номера больше, чтоб два носка шерстяных с
портянкой байковой вдеть, в телогрейках на меху под шинелью, отчего все
казались толще обычного, лица худые, а живот от телогреек раздут, так что
ремень едва сходится, и на лицах застыли проигранные мизера, третьи дамы,
вторые короли, и счастливость от проведенной ночи за карточным столиком, где
сдающий мог пропустить рюмочку.
Все это разное тепло вроде бы как вместе по прохладе носилось и должно
бы было как-то смешаться в единый поток. Но оно не смешивалось и разносилось
в разные дома по отдельности. Владельцы кожанок и папах в прихожих собачьим
лаем встречались, черная шерсть лохматая и язык красный наружу, и дыхание,
так что живот ходит ходуном быстро-быстро: ах-ха-ха-ах-ах - звуки вылетают
радостные из четвероногого чудища. А двери и в прихожей и в комнату обиты
кожей, и прокладки из войлока вложены, чтоб тепло, хранить, и половики
ковровые под ноги у входа и у кроватей, чтобы от холода уберечься, и запахи
из кухни: рыбные, мясные, фруктовые. И окна высокие, и шторы темные поверх
кисейно-газовых, чтобы и от солнца белого упрятать сон сбой и чтоб видимости
всей наружу не было.
У тех, кто в маренгах ходил, собачки поменьше были, смешные, хвостом
туда-сюда, кто бы ни пришел; и двери не обивались внутренние, а только