"Ю.П.Азаров. Печора" - читать интересную книгу автора

таком отдалении, и мокрый блеск ворса коричневого, и покой
стремительно-вечный.
И прохлада здесь особенная. Не та свежесть с запахом прихлопнутой
дождевыми каплями пыли, а постоянная, не знающая сухости родниковость земли,
потому как вечная мерзлота рядом. Говорили, холодильник не нужен: копни на
метр - и морозный пласт звякнет о лопатку глухим железным лязгом, отдастся
приглушенный стук в плечевом суставе: стоп! дальше нет жизни!
Впрочем, на печорской земле мерзлотой и не пахнет, она лишь угадывается
чутьем. Так угадывает человек свою зрелость, которая вдруг явилась и
призналась всеми - и вроде бы праздник, но за ним, на самом донышке души,
горечь утраты, которая еще не вышла в сознание, а там внутри взялась ледовой
узорчатой коркой с синими-пузырчатыми проталинами, вроде бы человек и
поднялся на самый пик перевала, и радость от этого пика, и последний раз
хочется окинуть взглядом пройденную тернистость - как же я это ее одолел! -
а дальше легче, совсем легко с горы, можно и на согнутых ногах съехать -
никакого труда, а все же жаль той оставшейся позади трудности, и ноги
несутся в легкости, а дальше совсем ничего нет, только кустики желтые да
тундровая худосочность.
Помню восторг первого послепечорского приезда на юг: я трогал руками
горячий кирпич домов, ночью трогал, и эта кирпичная жаркость негой вливалась
в меня, и землю трогал, и пыль накаленную мял руками, и в песок обжигающий
зарывался, и небо слепило глаза, а закроешь их - круги ласкающие, теплые,
радужные. И ночное звездное небо было обворожительно приятным, и тепло
парным молоком обдавало, и прохлада шла от тепла ночного, успокаивала,
размягчала, н спина выбирала остатки жара из запасливой земли, на которой я
лежал. И вспомнилась северная солнечная яростность. Просыпаешься от
непривычного светового полыхания, опомниться не можешь; проспал, а на
поверку еще и трех часов нет, и так хочется обычной темноты ночной. А ее
нет, этой темноты: белые ночи - и все залито низким солнцем - его рукой
достать, и спрятаться от этого прекрасного холодного света некуда. И, может
быть, именно этот свет рождал предчувствия. Я весь был тогда охвачен
радостными ожиданиями: я, двадцатипятилетний учитель, жаждал и любви и
признания, и черт знает чего только не жаждал, и был уверен, что все, чего я
так искал, все это будет именно здесь, в Печоре, на этой тревожной земле. Я
почему-то чувствовал: стоит мне постичь этот новый для меня северный свет,
принять его в душу свою, и настанет иная жизнь, будто на новый пик подымусь,
новую зрелость обрету - и тогда холод способен. теплом обернуться,
подчиниться мне - и это случится, и тогда покой придет ко мне. А тепло здесь
в Печоре особенное. Оно в валенки и шубы одето, в пыжиковые шапки наряжено.
И рукавицы, и унты с узорами, и шарфы разноцветные, вдвое сложенные, и спины
у прохожих утепленные - не ватин старый, как в моем пальтишке, а настоящий
стеганый подклад вшит, отчего так ладно спины выглядят. И кожанки в
первозданной мягкой глянцевитости. И папахи (раньше мне казались уродливыми,
а здесь ничего), кто поперек пирожком, а кто с лихостью край вдавил, -
сосчитать, сколько шапок я перевидал разных, да перемножить их на их
стоимость - город новый выстроить можно - не то что в Соленге, где я раньше
жил и где даже начальство ходило в куцых шапчонках кацавеечной облезлости,
отчего физиономия такую угнетенность приобретала, точно полчерепа снесли, да
поворозками подбородок перехватили, точно взнуздали лошадь старенькую,
которая уже и кнута не страшится, и холод ей нипочем, потому что все равно