"Ю.П.Азаров. Печора" - читать интересную книгу автора

рубашки всего полметра материи ароматной на груди, а дальше по спине пошла
простынная ткань, иногда прямо по голой шкуре пошла: не любил я сроду
нижнего белья. И по этому поводу мелкие стычки с мамой.
- Пораньше приходи сегодня, стирать поможешь, - говорит мама, и этот
последний финальчик приберегается на самый последок, потому что мама знает,
что слово "стирать" у меня вызывает бешеную ярость.
- Ты что, с ума сошла! Опять стирать! Сколько можно!
- А что, по-твоему, сушить грязное белье надо? Можешь посмотреть,
сколько накопилось. В чистом так любишь ходить и на белом любишь спать...
- Не люблю я в чистом ходить. Не люблю я на белом спать. Сшей черные
простыни. По крайней мере, оригинально.
- Совсем взбесился! - размахивает мама руками, расхлестывая по комнате
свой южный темперамент. - Мертвецов и то в черное не завертывают.
У меня перед глазами сразу картинка возникает: я мертвец и весь в
черном - совсем неэстетично. Пожалуй, мама права: спать на черном, наверное,
не очень приятно. Черт знает что, надо же такое человечеству придумать,
каждый цвет что-то да значит. Черный - траур, красный - радость. Данте
впервые встретил Беатриче в кроваво-красном платье - как вспыхнула его
детская душа, ему было девять, а ей восемь, а потом через девять лет новая
встреча, и все девять лет он ждал. Он жил и ждал свою вечную, самую
прекрасную Беатриче. И Беатриче явилась в белом. В сиянии белого. А потом
Беатриче явилась в розовом. В моей груди на секунду перехватывает дыхание, и
мама почувствовала то мое состояние, какое с недавних пор стало приходить ко
мне, приходить и как бы отделять меня от этой суетной жизни, приходить,
чтобы унести меня в мир розово-белых тайн. Мама точно прикрывает свой испуг
наигранной улыбкой, советом, который в последние дни все чаще и чаще
срывается у нее с губ:
- Вот и женись и что хочешь тогда делай.
- Женюсь, - говорю я спокойно, и во мне вновь что-то забилось под
ложечкой, как тогда, в автобусе, перехватило, а у самого никакой уверенности
в том, что я возьму и женюсь, счастливо женюсь, нет этой уверенности, а есть
одна боль, боль от того, что сверкнуло, ослепило и ушло. И я со злостью
говорю: - На стиральной машине женюсь. Одной нашей учительнице из Москвы
привезли такую машинку - и стирает, и выжимает. Хочешь, перестираю тебе все
белье?
- Делай, что хочешь, ты хозяин, - обиженно говорит мама. - Я человек
маленький. - В ее голосе слышатся обидчивые интонации, способные перейти в
бог знает какую истерику.
Я боюсь этого как огня. Потому и целую ее, и успокаиваю, а сам твердо
решаю напроситься к этой учительнице в гости крутнуть там ручку стиральной
машины, которую я еще не видел в жизни, а представлял машину с ручкой
непременно: крутишь как мясорубку, а из нее белье отжатое и выползает.
И так, промежду прочим, я подойду в школе к этой учительнице (с мужем
ее, военным, недавно познакомился) и о моей мамочке невзначай скажу, что
руки у нее ослабли, а на самом деле у мамы столько силы в руках, что хоть
кувалдой бей, хоть бревнами ворочай: одеяла байковые я отжать не мог, а
мама - пот на лбу, одеяло почти сухое вывертывается, раскручиваясь в конце.

***