"Василий Ажаев. Вагон (Роман) " - читать интересную книгу автора

Если быть совсем точным, то не сорок, а тридцать шесть. Нары в два
этажа, люди лежат впритирку, по девять человек в ряд. Поворачиваются все
разом, по команде, иначе не повер-нешься. Грешное твое тело как бы перестает
существовать самостоятельно.
- Ну что ты придумываешь. Не надо, прошу тебя...
- Я и не придумываю. Я просто говорю не то, извини. Я так долго молчал.
Не пойму, почему я начал прямо с вагона?
- Не думай об этом. С вагона так с вагона, не все ли равно?
Да, конечно. В вагоне сумрачно даже днем, через маленькие окошки почти
не проходит свет. И они закрыты головами счастливчиков, сумевших занять
лучшие места. Впрочем, смешно гово-рить про заключенных "счастливчики".
Хороши счастливчики за решеткой! Да и речь-то об урках, мгновенно
объединившихся, чтобы навязать остальным свою волю.
Опять говорю не то. Блатные, воры - разве о них речь? Разве они самое
главное? Все мы так оглушены, подавлены, так потрясены случившимся, что ни
на кого и ни на что не обращаем внимания. Украли консервы? Да пусть заберут
все! Издеваются, пристают? Наплевать, я их не вижу, я их не слышу. Почему я
не ем? Не могу, не лезет в глотку. Вонища от параши, нечем дышать? Мне
безразлично, мне все безразлично! Все, что происходит, микроскопично в
сравнении с главным. А главное - это острое чувство неволи, угнетенность,
убитость, нестерпимое чувство ушедшей свободы, которую ты выпустил из рук.
Вот и нет слов. "Невыносимо", "немыслимо" - разве эти слова что-нибудь
значат? Я про-жил пятьдесят лет, всякое видел, холодал и голодал, погибал в
болезнях, встречался со смертью. Неволя страшнее смерти! Вагоны куда-то
несутся, ты заперт в одном из вагонов. Вагонзаки сутками стоят в тупиках, и
у каждого вагона - часовой с винтовкой. Часовой, он ведь тебя стережет, ты
это понял или нет? Как пересказать чувство потери, чувство утраты самого
дорогого в жизни? Видишь, я задыхаюсь, говоря об этом? А прошло с тех пор
много лет. Ощущение неволи - это как удушье. Ты удивляешься, что я порой
кричу во сне так яростно, так горько? А я не могу не кричать, я ору от
тоски, от непереносимости неволи. Ты не разбираешь слов, а я кричу:
- Выпустите меня, выпустите! Зачем, за что вы меня заперли?
Наяву и во сне томительное ожидание: наш этап останавливается - большая
станция. К вагону подходят люди, они объясняются с конвоем, с грохотом
отодвигается дверь и раздается желанная и долгожданная команда: "Промыслов,
с вещами!" Наяву ты стискиваешь зубы: ведь нет никаких людей и нет никакой
команды. А во сне - крик отчаяния. Кричу, ибо невозможно сдержать крик и
вытерпеть чувство неволи, оно так мучительно после минуты надежды.
Сколько может выдержать человек, какой прочности у него сердце и
рассудок? Разве они выдержат такую муку? Нет, не выдержат, сердце
разорвется, тронется рассудок. "Не дай мне бог сойти с ума", - бормочу я.
Все-таки большая прочность у сердца и рассудка. Прошли сутки, а я не
умер и, кажется, не сошел с ума. Вторые сутки прошли, а я еще жив. Зима,
стужа - тридцать пять градусов мороза. Кто-то из конвоя сказал, будто
впервые за семьдесят лет такой январь в Москве. У нас в вагоне круглая
железная печка, ее обхаживают самые опытные, бывалые, умеющие извлечь из
скудных порций угля побольше тепла. Но тепла мало, на нарах, где мы лежим,
холодно. Мерзнут ноги даже в валенках, покрытых сверху одеялом. А у меня и
валенок нет, и одеяла нет. Э, да все равно! До валенок ли тут, до одеяла ли,
на все наплевать! И на мороз наплевать. И никто не нужен. Ты - никому, и