"Анатолий Азольский. Монахи (Роман)" - читать интересную книгу автора

дядюшку Жозефины было забыто, недавний обличитель ее с непринужденным
изяществом сел в кресло...
Комната угловая, просторная, окна закрыты, но шум далекой улицы
проникает сквозь противокомариную сетку, не заглушая говорившего с тихой
яростью Кустова. Вытянутые ноги подергивались, правая рука то касалась
подбородка, то почесывала шею; в его теле судорожно ворочался тот, кто
незаконно занял место Мартина и теперь пытался найти уголочек, где можно
притулиться, выждать день и час, когда его признают своим. Вопросы
(Бузгалина интересовали скачки) входили в уши Кустова, как камешки,
бросаемые в колодец, и по тому, с какой задержкой следовали ответы, можно
было судить и о глубине колодца, и о ряби на невидимой воде; на некоторых
словах Кустов стал спотыкаться, что приводило его к смущению и удивлению, он
повторял слова эти, с натугой, с нажимом, радостно убеждаясь, что язык ему
все-таки послушается, и, от радости впадая в смирение, умягчал мышцы,
расслаблялся. Рука потянулась к сигаретам на столике рядом - и застыла, рука
забыла о куреве, и точно так же другая рука, бузгалинская, задержалась
надолго в движении к тому же столику, где лежали и его сигареты. Кустов
все-таки дотянулся, сигарета оказалась во рту и застыла в недоумении - как
замер и Бузгалин, тишайшим шепотом начавший говорить и напрягать слух, будто
пощелкивал циферблатом сейфа, разгадывая шифр. Слова выпархивали из него
крохотными птичками, еле шевеля крылышками, слова невесомые, нащупывающие,
севшие на забор, за которым в догорающем лесу лежали вповалку сонные,
уставшие от ужаса звери, - и наконец почуялась доска, которая отошла и
впустила внутрь неслышно ступавшего Бузгалина. Сон - самое небезопасное для
человека время; звери спали, они еще какое-то время поводили ушами в сторону
незваного гостя, но тот успокоительно сказал что-то, будто бросил кусок мяса
тявкнувшему псу. Он стал своим, точно так же пахнущим, как и они; еще одно
слово произнесено было нежнейше - камешком, который летит в тьму кустов,
проверяя слух и зрение сторожевого пса. В упоенной дреме обитатели сонного
царства разрешали рассказывать им сказки, в которые начинал верить и сам
рассказчик, ужом вползающий в чужой храм... "Однажды..." - несколько раз
повторялось лазутчиком, пока мохнатые, скользкие и оперенные существа не
прислушались, выбирая для полноценного сна ту сказочку, в которую они хотели
поверить, какую ждали... Рука нашла руку, душа душу, тела слились и полетели
в пропасть; раздался протяжный звук, в котором был полет, парение и мягкое
приземление, пронесся и отнесся вихрь, раздвинув тучи, которые расступились,
и в свежем дуновении воздуха растаяли бесовские запахи гари и омерзительная
вонь подпаленных шкур, а черное звездное небо Техаса стало потолком;
вдавленное в комнату пространство задышало угрозой скорого ливня, что
вот-вот разразится под сводами средневековья, к которым Кустова подтащили
сеансы мистера Одуловича...
...придавленное небо дышало угрозой скорого ливня и превращения топкой
дороги в непроходимую трясину, и, поглядывая вверх, люди стегали лошадей и
волов, торопясь до ночи выбраться из низины, разжиться сушьем и прогреться у
костров. До моря далеко, но порывы ветра доносили возбуждающие запахи
соленой стихии и - всем так казалось - парусные вздохи кораблей, на которые
надо погрузиться; молния, вдали блеснувшая, подгоняла; где-то взбесились
кони и злобно ржали, заглушая тележный скрип, яростные проклятья возниц и
лай собак, которые трусили за ордами людей от самого Кобленца; ощенившиеся
по пути суки вели за собой выводки, ибо и зверей и птиц охватывало