"Анатолий Азольский. Затяжной выстрел" - читать интересную книгу автора

цели на зенитных автоматах. И стрелять стали плохо. В пикирующую мишень
попали, "колбасу" поразили, но опытному глазу видно: случайность! В Черным
море до сих пор нередки встречи с плавающими минами, стрельба по ним всегда
на линкоре была приятным развлечением, но вот в декабре по такой мине пять
минут лупили автоматы на крыше 4-й башни - и не взорвали, притопили всего
лишь... Нет, так дальше служить нельзя! Надо что-то делать] Той ночью все
открылось. В рубке дежурного офицера листал он книги, журналы, перечитывал
старые рапорты, отчеты, сводки, ведомости, и в руки попалась "Разносная
книга приказов". Как только в ней появлялся новый приказ, вестовой старпома
обегал с книгою каюты офицеров, под приказами расписывались, и Болдырев
увидел свою подпись под текстом, который тогда еще, более года назад,
возбудил в нем недоверие. Выдержка из приказа командующего эскадрой: на
берег увольнять только дисциплинированных матросов и старшин срочной службы,
увольнение их считать как поощрение за примерное исполнение обязанностей. Он
задумался. Впрочем, он и раньше думал о странном приказе этом. А сейчас
убедился, что не один он думал. На полях текста кто-то даже осмелился слабым
нажатием карандаша вывести какие-то буквы и цифры. Лупа, найденная в столе,
позволила разглядеть и расшифровать, безвестный комментатор текста приводил
статьи уставов, нарушенные приказом, отсылал к разъяснению Главного военного
прокурора, опубликованному в "Красной Звезде". Болдырев - та ночь все еще
длилась - просмотрел в своей каюте все дивизионные книги увольнений. И
выяснил, что не самые лучшие увольнялись на берег, барказы высаживали на
Угольной и Минной отнюдь не тех, кто быстрее всех прибегал по тревоге на
посты или точнее всех наводил на цель стволы автоматов и орудий. Увольнение
стало редкостью, лакомством, а деликатесы всегда достаются не всем, а только
избранным, само собой образовалось привилегированное меньшинство: писари,
старослужащие командиры боевых расчетов, вестовые, комсорги и просто
ловкачи, прикрепившие себя к каким-то нематросским делам в береговых
конторах, делающие какие-то стенды в Доме офицеров, какие-то плакаты на
Матросском бульваре. И уж совсем гадко: на берег постоянно ходят нештатные
корреспонденты "Флага Родины", относят в редакцию заметки, статеечки. ("На
нашем корабле с успехом прошло выступление ансамбля песни и танца, военные
моряки аплодисментами провожали полюбившихся им артистов".) За берег эта
кучка держалась крепко, старалась угодить "корешам", которых на берег не
пускали, относила в починку часы, отправляла телеграммы. Гнусность какая-то.
Гнойник. И вскрыть его проще простого: сделать увольнение нормой, грубой
ежедневной пищей, а не лакомством, отпускать на берег не двадцать человек, а
восемьдесят. И сразу исчезнет, растворится в общей матросской массе эта
кучка избранных. Их-то, избранных, и били однажды в кубрике. Ночь прошла. Но
три месяца еще Болдырев размышлял: увольнять или не увольнять? Он думал,
зная, что многие сейчас думают - и на линкорах, и на крейсерах. Сам адмирал
Немченко приказал: "Думать!" А над Северной бухтой, над кораблями эскадры
висело: "Увольнение - мера поощрения!" Матросов .можно не наказывать, их
просто лишали берега - и многие командиры башен, батарей и групп
рапортовали о высокой дисциплине, поощряясь за успехи в воспитании. И многим
матросам система эта, как ни странно, пришлась но нраву. Она оправдывала их
нерадивость, она делала их невосприимчивыми к наказаниям. - Плохо стреляем,
плохо! - возмутился в феврале Болдырев, созвав своих офицеров. Пожалуй, он
стал бы увольнять на берег не двадцать, а восемьдесят матросов - в конце
февраля или в марте. Если б не срочный выезд в Симферополь за матросами,