"Анатолий Азольский. Затяжной выстрел" - читать интересную книгу автора

никто и не вышел. Комендант поднял руку и держал ее поднятой: на руку
смотрели все, ожидая сигнала. И все недоуменно, не веря ушам своим,
переглянулись, когда из дома полилась необычная, торжественая музыка -
похоронная музыка. Завыли трубы, забацали тарелки, звук радиолы был
негромким и чистым, мелодия скорбной и мужественной.
В подъезде же показалась процессия. Матросы шли, в великой печали
опустив головы, сняв бескозырки, держа строй, шагая в размеренном темпе
похоронного марша, неся три тела на кроватных сетках, поднятых на плечи...
Автоматчики попятились, расступились, рука коменданта нерешительно
согнулась в локте, задержалась у фуражки, отдавая павшим последнюю почесть,
и стыдливо опустилась. Несомые на сетках матросы лежали со скрещенными на
груди руками, на животе - бескозырки. У машин с красным крестом засуетились
санитары, открыли задние дверцы, колонна спотыкавшихся от горя матросов
стала перестраиваться, вытягивая свой хвост из оцепления, потом раздался
свист: "Полундра!" - и покойники полетели на землю, а процессия,
рассыпавшись, бросилась наутек. Комендант, Барбаш, Долгушин, офицеры - все
сгрудились над покойниками, от которых разило водкой. Но только убедившись,
что эти люди живы, комендант возобновил операцию. Автоматчики цеплялись к
бортам машин, мчавшихся к городу, но время было уже упущено. И покойники
куда-то исчезли. К Севастополю прорвалась большая часть блокированных в
доме. Зло хохотавший Барбаш дважды нырял в темноту слободы и каждый раз
возвращался с добычей.
В комендатуре разложили на столе документы задержанных, стопками - по
крейсерам, по бригадам эсминцев. Склянки в Южной бухте отбили час ночи. В
комендатуру вломился первый остряк эскадры командир бригады крейсеров
контр-адмирал Волгин, заорал с порога: "Комендант! Ты сорвал мне боевую
операцию! Я послал своих орлов в гнездо разврата, чтоб они внедрились в него
и разложили изнутри, а ты..." Трясущейся от волнения рукой комендант оперся
о стол, устало, по-стариковски начал стыдить его. Командир бригады взревел:
"Да! Да! Не тех увольняем! Виноваты!" Один за другим входили в кабинет
командиры крейсеров, злые, настороженные, неумело скрывали облегчение, когда
узнавали, кто их вызвал и по какому поводу.
Иван Данилович до утра просидел в комендатуре. При нем составлялись
сводные отчеты по итогам увольнений, и цифры мало чем отличались от тех, что
приводились и в прошлый понедельник, и в позапрошлый. Колонки и графы
сводок, пункты и параграфы приказов как бы топили в себе людей, и Мартынова
слобода становилась не лучше и не хуже Приморского бульвара.
Понедельник - священный день на эскадре, с утра - политзанятия. Из
кабинета Барбаша Иван Данилович отправил всем замполитам телефонограмму:
быть на Минной стенке к 15.00. Сам же, едва город проснулся, устроил в
милиции грандиозный скандал, колотил по столу кулаком, грозился разогнать,
разорвал какую-то почетную грамоту. В горкоме партии же любезнейшим тоном
попросил организовать комиссию. Как для чего? Неужели вам не сообщили?
Политуправление хочет вручить Мартыновой слободе переходящее красное знамя
за успехи в организации быта и досуга, на торжественную церемонию прибудут
представители из Москвы.
В три часа дня Долгушина ждал новый удар. Все восемьдесят девять
пойманных в Мартыновой слободе матросов были на отличнейшем счету: классные
специалисты, отличники боевой и политической подготовки, комсомольский
актив! Замполиты совершенно искренно возмущались и удивлялись. Надо же,