"Анатолий Азольский. Полковник Ростов" - читать интересную книгу автора

верить ему нельзя!), "безоговорочная капитуляция", о чем трубят
англо-американские газеты, будет для Германии означать пленение ее армии,
оккупацию территории с последующим разделом, чему есть внятные причины, эти
"союзники" не дураки, опыт Версальского замирения учтут, реванша не допустят
и на всех землях некогда единого немецкого государства учредят посты
генерал-губернаторов или протекторов. А затем начнут вешать всех подряд,
нацистов и ненацистов, генералов и солдат, полковников тоже не пощадят, хотя
кое-какие снисхождения от них фон Ростов получить может, в НСДАП не состоял,
пленных англичан всего лишь допрашивал, голодом и жаждой не морил; правда,
лагеря и колючей проволоки не избежать, пыток тоже, в Юго-Восточной Африке
родился все же, нравы колонизаторов - что тех, что этих - знает; от русского
плена, однако, надо ("Пс-ст!") ускользнуть, к Восточному фронту не
приближаться, про имение забыть, да кому оно теперь нужно, заложено и
перезаложено еще в давние времена, отец пруссачество свое презирал, в
проповедники подался, миссионером стал, с крестом и молитвой пожаловал в
Африку, где и встретился с матерью, которая...
Предупредительное "Пс-ст!" оборвала мысль о матери, о неминуемой
судьбе, и призраком грядущего мыслился Версаль 1918 года, еще один
припадочный трубач на улицах Баварии, к отмщению призывающий... Далекое
зарево угасающих пожаров на востоке указывало дорогу. Глубокой ночью
подъехал он к городу, с холма смотрел на уснувший Гамбург, в котором еще
теплилась жизнь; город когда-нибудь очнется, выплюнет висящую в воздухе
гарь. Его уже почти не бомбили. Все было разрушено или полуразрушено, и,
наверное, решающий, смертельный удар нанесли англичане в ту прошлогоднюю
июльскую ночь, когда Ростов, уже получивший назначение в Париж, берлинским
поездом приближался к Гамбургу; из окна вагона видел он дрожащее багровое
небо, понимая уже, что каждая протекающая минута укорачивает жизнь некогда
веселого города. Уничтожали его подло, по-научному точно, сперва воспламеняя
затемненные кварталы зажигалками, а потом, добившись хорошего освещения,
долбили по огню фугасами, цели выбирая тоже научно, уничтожив сразу
водонапорные станции, чтоб нечем было тушить пожары. Трупы - это он уже
потом узнал - застилали улицы, булыжник плавился, скрюченные жаром и
осколками тела спеклись в неразделимое месиво. Но тогда, в вагоне - что
казалось позднее отвратительным - никакой тревоги за жену не испытывал, он
звонил ей утром, умолял: да не храбрись, спускайся в убежище, беги в подвал,
опережая вой сирен. Она обещала: да, да, побегу, не беспокойся. Ни единого
признака тревоги, ни одного! Но организм почему-то как бы судорожно
повизгивал, организм отделил себя от мыслей, от веселенького сумасшествия,
глаза упоенно взирали на взрывы бризантных снарядов и 88-миллиметровых
гранат зенитной артиллерии, ребячий восторг распирал Ростова от
величественной, сразу и театральной и цирковой, иллюминации, устроенной
англичанами, поскольку с неба медленно опускались на невидимых парашютах
осветительные бомбы... Россыпь жемчужин по небосклону, красота необычайная,
а поезд рывками, с маленькими остановками подкрадывался к городу, свернул
куда-то, и Ростов шел мимо горящих домов, потом по набережной, и шипящие
воды реки отражали в себе пылающее небо. Свирепая тяга раскаленного воздуха
срывала крыши, библейскими трубами гудели улицы, огонь поднимался к небу
километровыми столбами, на рельсах торчком стоял трамвайный вагон с
оплавленными стеклами; дважды Ростов спускался к воде, чтоб вымочить рубашку
и обмотать ею воспаленное лицо. Все стихло, но пожары не унимались;