"Анатолий Азольский. Полковник Ростов" - читать интересную книгу автора

заставлявшая Ростова с опаской поглядывать вверх и по сторонам в безоблачное
и безопасное утро 1 июля по дороге к Бонну; "майбах" начинен бензином и
ценностями, за них спекулянты отдадут еще большие ценности, и Ростов через
каждые полсотни километров останавливался, выходил, вглядывался в синее
небо, дышал глубоко и счастливо; наконец-то пересечена граница и он в родной
Германии, одинокий человек посреди миллионов гектаров лесов, пашен и
виноградников, потеснивших немцев, загнавших их в города и поселки;
наконец-то он среди построек и людей; в небесной глубине плыли почти
неподвижные, будто приклеенные к голубизне "ланкастеры", уже без бомб,
пощипанные стервятники последнего ночного налета на Берлин; были месяцы,
когда так и не сброшенные бомбы летчики топили в море, сейчас же, обнаглев
от безнаказанности, испражнялись где хотели, смертоносным дерьмом заваливая
мирные города и деревни (однажды на глазах Ростова одичавший или подраненный
англичанин все бомбы свои уложил на еще не проснувшееся селение); гибли
дети, старухи, леса и пашни, подыхал скот, и, словно насмехаясь над собой и
судьбой, крестьяне в этом жестоком году все-таки надеялись на урожай. Вот в
чем величественный оптимизм простонародья: что бы в мире осенью ни
случилось, а зерно, тобою брошенное в землю по весне, прорастет, обязано
прорасти.
Строго разработанный в Брюсселе маршрут пролегал севернее Кельна, но,
видимо, даже арест "Скандинава" не избавил полковника от былого
безрассудства, и он не утерпел: в Кельн, в Кельн! С биением сердца
вглядывался в город, в развалины его. Слышал уже, что дела здесь плохи,
очень плохи, англичане докатились-таки до свинства вселенских масштабов,
бомбили собор, осколки витража хрустят под ногами, - Ростов покинул машину,
благоговейно и скорбно погрузился в соборный полумрак... А вот и скамья, на
которой они сидели когда-то, он и Габриелла, первая ненасытная любовь,
страдания, завершившиеся тем, что он упал на колени перед нею, целовал
полные ноги рано повзрослевшей школьницы из Дюссельдорфа, умолял, настаивал,
а она ушла, с себя, с ног своих стряхнув любовь его. Тогда-то и постиг он
впервые, что такое смертная тоска - та, что навалилась на него сейчас, в 1-й
день 7-го месяца года 1944-го. Собор взывал к смирению перед тяготами жизни,
как текущей, так и той, что за пределами грубых физических ощущений,
которые, к сожалению, еще функционируют, взывают не к тому, к чему обязывает
собор, а к пошлому, низменному, - жрать, короче, захотелось, офицерское
казино закрыто, и по-британски наглый инвалид изрек: "Вот победим - тогда и
будет пиво!" Нет пива никакого, а уж того, каким славился Кельн, и вовсе;
докатив до Рейна, Ростов сел у кромки берега, снял сапог с болящей ноги,
погрузил ее в мутную воду, закрыл глаза; за спиной - собор, нищающий город,
какая-то бестолковщина во всем, резавшая глаза и уши, раздражавшая еще и
тем, что не поймешь, как кавардак этот устранить. Хлеб в целлофане, банка
сардин из парижских запасов, на заднем сиденье "майбаха" улеглось тело,
погрузившись в несладостный сон, готовясь к Гамбургу, к испытанию, которое
как экзамен, от него не ускользнешь, тебя силой, приказом подведут к черной
доске, куда судьба коряво поместила багровым мелом дату гибели жены; но
каким мелом какую пометят доску, что оповестит о теле погребенного
полковника графа Геца фон Ростова? Или от него, как от Аннелоры, клочка
мышечной ткани не останется? Вообще - что ожидает его, полковника армии,
которая будет раздавлена в ближайшие месяцы, и гражданина страны, уже
исчезающей с карты мира? Если верить чересчур осведомленному Ойгену (а не