"Анатолий Азольский. Посторонний" - читать интересную книгу автора

моего; он руки ставил юной Леночке, которая была в стадии перехода от
девочки к девушке и не могла не замечать красавца мужчину, который и
провоцировал всплески женского уже интереса, не мог не касаться ее плеч,
груди, животика, коленок, улучшая осанку юной ученицы. А осталась бы на ту
ночь, так утром еще несколько часов возилась с Анютой, подняла бы крышку
фортепиано, звонок из милиции застал бы ее, конечно, врасплох, но гибель
Маргит повязала бы всех нас троих намертво. И грех - невысказанный,
воображаемый, неотлипчивый - сделал бы нашу постельную любовь настоящей, ибо
грех не снимается покаянием, он - до конца жизней, моей и Лены.
Страшная ошибка и потому непоправимая, что призови я сейчас Лену -
окажусь рабом ее.
Приехали, шли долго, остановились у дома на самой окраине. Анюта
отрицательно помотала головой, когда я спросил, бывала ли она здесь. Калитка
на мощном засове, еле открыл. Появилась какая-то старушонка, ввела нас в дом
с верандой, дым валил из трубы. Анюта веником обмахнула снег с сапожек, сама
сняла пальтецо, сунула пальчик в рот, извлекла и посмотрела на
обслюнявленный кончик его, как на стрелку компаса. После чего смело пошла на
людской гомон за дверью. Я был готов к отказу, то есть к возвращению в
Москву с Анютой: второй день искал пути к детскому садику при "Мосфильме" и
обзванивал знакомых в поисках добросердечной бабули.
Но все решилось само собой. Вошел в комнату, а там потчевали гостей
блинами, а на коленках своей прабабки сидит Анюта, безошибочно определив,
кто есть кто. Прадед рядом, бороду его Анюта распушила, долго вглядывалась в
заросшее волосатое ухо, но так ничего там и не нашла. "Нашенская!" - решено
было этой кучкой бородатых мужиков и дородных баб, встреченная у калитки
кикимора прочирикала что-то церковнославянское, фальшивое, потому что от
глаз моих не укрылось: под славянским камуфляжем шерстится шкура мадьярского
вепря. В углу - иконы, на столе - ни намека на выпивку, а хотелось с горя
напороться, потому что Анюта помещалась в ту клетку, откуда еле выбралась ее
мать. Договорились: буду давать деньги - сколько могу. Про себя я к "могу"
добавил еще двадцать пять: обе стариковские пенсии не превышали семидесяти
рублей.
На прощание я обнял в прихожей Анюту, шепнул ей: будет плохо - вот мой
адрес, на бумажке, добрые люди помогут добраться. Она вывернулась из моих
рук и потопала к прабабке - так наметился союз двух хозяйственниц.

Лена, всеобъемлюще талантливая, уже не появлялась у меня с продуктовыми
дарами, "Узбекистан" и "Варшава" заждались меня и денег, а те - истекали. Ни
"молодежной", ни детской тем более повести написать я уже не мог, не хотел и
постеснялся бы. Сунулся в свое ракетное НИИ, где меня помнили, с радостью
соглашались взять, да вот беда: допуск. Допуск № 1 и № 2 к секретной работе,
сроки их истекли, а повторное оформление займет не один месяц, и неизвестно
еще, как отзовутся кадровики на убийство бывшей супруги, когда начнут
изучать истинных мужчин, которым по утрам Анюта варила сосиски. Вариант с
возвращением блудного сына отпадал, оставалось самое последнее и наиболее
верное: договор на заказную тему, предложение своих услуг тем, кто выпускал
знаменитую серию "ЖЗЛ", что, напомню, означает Жизнь Замечательных Людей.
Серией кормились литераторы, но не все, только избранные, и число
замечательных жизней утверждалось где-то наверху. По великой нужде двинулся
в "Пламенные революционеры", несколько книжечек этой серии я бегло