"Анатолий Азольский. Посторонний" - читать интересную книгу автора

сочиняла, где-то печатаясь, мазней на холсте занималась, вела кружок лепки и
ваяния в Доме пионеров, не гнушалась и очерками типа "Путевые наблюдения".
Порой думалось, что и замужество для нее - что-то вроде занятий по
домоводству с увлекательным инструктажем по технологии сексуальных
отношений, - у Лены, мнилось мне, очередная блажь пройдет скоро, на другого
перескочит. Ну а пока - да какой парень отпихнет от себя молодую, красивую,
модно одетую женщину, ночью лезущую к нему под одеяло?
Повела она себя, дочь мою увидев, превосходно. Она, конечно, знала о
ней, она, разумеется, высчитала, сколько лет выплачивать мне алименты, если
все-таки исполнительный лист настигнет меня; но, зная и высчитав, продолжала
врываться ко мне в полночь, надеясь на книги, которые выйдут из-под моего
пера, на собственные приработки. Лена чмокнула Анюту в щечку, наворковала ей
каких-то глупостей, похвалила чай и сказала, что детям пора спать, да и нам,
то есть мне и ей, тоже. Анюте не впервой было ночевать в квартире, где в
другой комнате переговариваются перед сном мать ее и мужчина, каких в жизни
Маргит за три года было, полагаю, немало, но приучать дочь к тому, что и
отец ее спит с разными женщинами, я не мог и выставил Лену из дома, как она
ни сопротивлялась. Поцелуй ее был прощальным, спиной и затылком я припал к
стене и стоял в подавленности, смутно чувствуя, что совершена трагическая
ошибка, одна из многих, и сейчас весь людской оркестр забазлает, как некогда
музыканты в "Ударнике", издеваясь надо мной. "Спать пора..." - донесся до
меня рассудительный голосочек Анюты. Я расстелил ей постель на тахте, она
заснула мгновенно.
А утром стал свидетелем необычайной сцены. Пошел умываться - и замер.
Дверь на кухню приоткрыта, а на кухне хозяйничает Анюта, ребенок, еще не
достигший четырехлетия. Она варила гречневую кашу, изредка поднимая крышку
кастрюльки, и ложкой помешивала варево, заодно определяя, не пересолено ли.
На другой конфорке булькала вода с яйцом, очищенные сардельки ждали
погружения в кипящую воду - это, видимо, предназначалось взрослым, то есть
мне. За утро на кухне произошли кое-какие перемены: табуретка стала выше
ростом, на нее легла подушка, чтоб сидеть на ней мог малорослый человечек,
обугленным спичкам подарилось блюдечко, из всех подобных ему отличавшееся
надколом. На малом огне подкипывала вода в большой кастрюле с мясом от Лены,
Анюта ложкой отчерпнула, подула, отпила, но не проглотила бульон, а надолго
задержала его во рту, вдумчиво оценивая наваристость и напоминая мне самого
себя, читающего вопросы в экзаменационном билете. Кивнула головкой,
удостоверившись в правильности избранного ею метода приготовления первого
блюда. Кастрюльку поменьше сняла с огня и завернула в какую-то тряпицу, чтоб
каша упревала. Яйцо перенеслось под струю холодной воды, хлеб нарезался,
сливочное масло перебралось из холодильника на стол, яйцо на маленькой
тарелочке оказалось на столе, в глубокую тарелку ложка перенесла кусочек
масла. Все было готово для завтрака четырехлетней - почти четырехлетней -
девочки, обслуживающей себя, и, сев на мягкую табуреточку, оглядев плиту и
кухню, не найдя изъянов, Анюта посопела по-мужицки и по-мужицки же кулачком
стукнула по столу, будто забивая последний гвоздь в возведенное ею
построение того, что называется приготовлением к приему пищи. "Да, так и
надо! - послышалось мне в ударе кулачка. - Все в порядке, можно начинать!.."
Меня она видела и не видела, я не выпадал из ее поля зрения, но все же
оставался где-то за границами принадлежащей ей территории. Она за годы
скитаний привыкла быть одинокой и сейчас вся была в себе. Я попятился. Еще в