"Семен Бабаевский. Родимый край" - читать интересную книгу автора

и стала читать в середине:
- "...все одно, мамо, моя молодая жизнь загублена, а Лева - человек
хороший, и вы меня за него не ругайте... Приезжайте, познакомьтесь с Левой,
верю, мамо, он вам понравится..."
- Ну, иди, Лизавета, иди, дочка, - сказала Евдокия Ильинична. -
Вечерком я сама почитаю... Зараз у меня есть очки.
Елизавета повертелась перед зеркалом, закинула косы за плечи и ушла...
Ну вот, теперь и нам можно переступить порог. Евдокия Ильинична посмотрела
приветливо и удивленно: не ждала гостей. Улыбалась своей доброй,
стеснительной улыбкой, не зная, что сказать. Женщина она гостеприимная,
сердце у нее отзывчивое. Правда, ей немного совестно оттого, что ее хатенка
из двух комнат неказиста, тесна; что оконца малы и подслеповаты, как у
старухи глаза, и что нет в хате красивого убранства. Но что поделаешь?
Гости, думает она, поймут, что в этом не ее вина, и не осудят. И по
озабоченным глазам, по хлопотам вы уже дога дались, что приход ваш хозяйку и
взволновал и обрадовал. Почему? Так уж издавна принято на Кубани - всякому
гостю в доме рады. Она усадила вас за стол, принесла крынку молока, стаканы.
Крынка пузатая, горлышко луженое. Посудина явилась на стол из погребка, и
вы, конечно, заметили на ее глиняных боках седую испарину. Евдокия Ильинична
не спрашивает, кто вы, откуда и по какому делу пришли. Наливает в стаканы
молоко и говорит своим тихим, приятным голосом:
- Пейте, люди добрые, пейте заместводы... Вода у нас вон, за окном. Но
мы пьем молоко. Чего, чего, а этого добра хватает... И на ферме молоко есть,
да и у меня своя корова покамест еще имеется...
И пока вы пьете прохладное, сладкое и пахнущее травой и погребом
молоко, Евдокия Ильинична неторопливо, с заметной грустинкой в голосе
поведает вам о том, что тропа от порога ее хаты пролегла давным-давно. "Все
ж таки когда? - не терпится вам узнать поточнее. - Как давно? Может, пять,
может, десять лет?" - "Ой, что вы, нет, это было еще раньше. - Евдокия
Ильинична улыбается щербатым ртом, концом, косынки прикрывает шершавые, в
паутине морщинок губы. - Лежит та дороженька еще с той поры, когда по весне
мы с Иваном обручились... А зачем вам понадобилась та стежка? Может, что не
так у нас в колхозе или на ферме? Может, что плохое приключилось?.. Я что-то
никак не могу уразуметь..."
Вы только подумали, как же, оказывается, давно это было, а Евдокия
Ильинична с ее робкой улыбкой уже отошла, пропала, и на ее месте тотчас
возникла та незнакомая вам девушка, что весной, когда цвели акации и
бушевали вешние воды, стала женой Ивана Голубкова; что не эта пожилая
женщина с добрыми глазами, а та, давняя молодайка, протоптала первый след
теперешней тропы, протоптала молодыми да резвыми ногами, умевшими и гопака
сплясать, и пройтись так по хутору, что залюбуешься!
Бывало, в лунную ночь ходили по тропе вдвоем. Дуся - впереди, Иван -
следом. Тропа вела к лесу. Гуляли на виду у хутора. Иван обнимал свою
черноокую, и месяц, что повис над водой, светил только им и только им
заглядывал в очи... Эх, где тот месяц, где та ноченька и где Иван? Есть
ноченька, да не та, есть и месяц над хутором, да не тот... А Ивана и вовсе
нет. Давненько Иван не навещал свою хату. Ушел, покинул и хату, и жену с
детьми. Времени прошло достаточно, дети выросли, народились внуки. Пора бы,
как поется в песне, и позарастать стежкам-дорожкам... А стежка не зарастала,
все так же тянулась и тянулась по траве да по бурьяну, и не смывали ее