"Сергей Геннадьевич Бабаян. Свадьба " - читать интересную книгу автора

не было видно); может быть, эти черты, взятые вне общего их выражения, были
бы и недурны, - но именно общее, совокупное их выражение - еще и, наверное,
умягченная ситуацией смесь нахальства, хитрости, грубости и одновременно
какой-то животной (предвкушающей самоценное плотское) радости, а все вместе,
чтобы лишних не тратить слов, самоуверенной и даже агрессивной вульгарности
(я думаю, Пушкин бы вздрогнул, увидев это лицо), - производило - по крайней
мере, на меня - отталкивающее, тягостное, а при одновременной мысли о Тузове
и удручающее впечатление...
Невеста медленно подняла через стороны тонкие, казалось, странно
длинные руки - и вдруг с каким-то залихватским, чуть хрипловатым, протяжным
выкрикомвзвизгом: "Иэ-э-эх!..." - крутнулась на одной - поджавши другую -
ноге: вспенилась заброшенная на смолисточерный гарсон фата и полупрозрачный
тюлевый шлейф подвенечного платья... Тузов стоял осклабясь и чуть исподлобья
поглядывал по сторонам.
- Платье-то какое шикарное, - тихо сказала Лика.
- Фата, - язвительно сказала Зоя.
Все зашумели, задвигались, захрустели букетами - и толкотливой гурьбой
полезли поздравлять и целовать молодых... Мы тоже подошли - в последнем
числе; при виде нас Тузов ожил - как-то по-живому обрадовался, глаза его
пояснели, - и сказал: "Спасибо, спасибо, ребята" (все время до этого он,
по-моему, лишь шевелил неопределенно губами; да и друзья и родные невесты
поздравляли большей частью ее, единственно - средневозрастные краснолицые
мужики, движимые, наверное, сочувственной мужской солидарностью, от души
прихлопывали его по плечам, а спугнутый незадолго перед этим женой, похожий
на жизнерадостного кроля Анатолий (видимо, находясь под впечатлением
исполненного невестою пируэта), выкатывая глаза, закричал: "Муж пашет, а
жена пляшет!..." - и толстыми красными пальцами сделал невесте
козу - задышливо сипнув: "Коза!..."), - так вот: мы поздравили Тузова,
невесте вручили белые розы и деньги в конвертах (кстати, вблизи она
показалась мне лучше - и лицом, и улыбкой) и пошли вслед за другими гостями
к подъезду... По дороге старушки на лавке сыпанули в нас каким-то зерном -
наверное, ошиблись со стариковского слепу, а может быть, промахнулись. Лике
попало в глаз; из открытых окон первого этажа кто-то с жесточью прошипел:
"Ну, чо сыпешь в невенчанных?!."
Шумно - с топотом, криком, смехом, щипковым ойканьем, басовитыми
стонами "Бонн М" - гости поднялись на четвертый этаж.
Двери всех выходящих на лестничную площадку квартир были открыты
настежь. Взад и вперед сновали полногрудые, налитые в ягодицах и бедрах
женщины с пустой и занятой столовой посудой; под одинаково полупрозрачными
светлыми блузками топорщились - от натяжения встав на дыбы - пластмассовые
разрезные застежки шипогрудых нейлоновых лифчиков; на верхней приоконной
площадке курилась голосистая клумба длинноногих, мучнистолицых от пудры
девиц; в конце коридора, в квартире напротив, стояла, опершись на палку,
высохшая старуха в завязанном вокруг шеи чистом платке - и, прищурившись и
помаргивая, тянула по-птичьи любопытную голову; разобщенные за теснотой
краснолицые мужики бестолково тыкались по углам, ядовито дымя папиросами;
носатый (учивший уму-разуму третируемого женою Петра) уже выпивал с ним в
соседней квартире; какой-то дядя, потея бугристой лысиной, выдирался с тремя
венскими стульями из плена дверных косяков; гомон стоял - как на птичьем
дворе во время раздачи корма; теплый сквозняк с трудом перемешивал густые