"Аркадий Бабченко. Дизелятник " - читать интересную книгу автора

мог бы устоять против него. Разве что Тайсон. Они одной породы.
Лучшей его развлекухой было гонять в Калуге шпанюгу. Гопников Макей не
любил. Он часто нам рассказывал об этих своих увольнительных. Как пьяный рвал на
груди тельняшку, ревел, а потом гонял врагов по всему городу. Компании, если мне
не изменяет память, выбирал человек по шесть - меньше ему было неинтересно.
Однажды Макей поставил Пшеничникова на тумбочку - именно на тумбочку,
наверх, - дал ему в зубы сигарету, сказал <не шевелись>, пару раз примерился, а
затем <вертушкой>, в прыжке, выбил сигарету у него из губ. Я стоял сбоку. Мне
показалось, что в сантиметре от носа Пшеничникова пронесся локомотив. Нога Макея
была раза в полтора больше его головы.
Макей завораживал. Единственное, чего ему не хватало, - это уродливого шрама
через все лицо. Он бы только дополнил гармонию.
Как ее дополняла жуткая шепелявость. <Жало> Макей произносил как <Шжало>.
При этом я не знаю случая, чтобы Макей хоть раз кого-то ударил.
Наверное, именно потому, что мог убить с одного раза. Да ему это было и не
нужно - все его команды исполнялись пулей и с радостью.
Потому что Макея мы боготворили. Другого старшины нам было не нужно.
Он был лучшим.
В его здоровом теле был такой же здоровый дух. Редчайшее сочетание.
Он никогда не позволял себе опускаться до избиения или обирания слабого.
Достоинство было, пожалуй, главной чертой его лица убийцы.
Он жил командой. Рота для него была всем. Мне кажется, он даже любил нас,
своих солдат. Жил с нами в одном кубрике. Не отдалялся, как весь остальной полк,
и не возвышал себя над нами. Считал нас именно /своей/ ротой, а себя - составной
ее частью. Никогда никого не осудил. Никогда ни с кого не тряс денег.
Он видел в нас людей. Не чмо бессловесное.
Он мог спокойно отправиться в штаб и там вступить в перепалку с Жалом за
роту. Мог доходчиво объяснить любому, что его дизелей трогать не стоит. Не бил,
но просьбы его запоминались навсегда.
Поэтому нам в полку было позволено многое.
Этой своей волей, верой в жизнь Макей не давал опускаться и нам. Все время
приподнимал нас. Дизеля и сами были почти поголовно залетчики, любители послать
командиров, не дураки выпить и подраться, почти все воевали, почти все узнали
себе цену, но война, увечье, боль, затем камера, следствие, висящий над тобой
срок - все это подкашивало людей. Не ломало, но подбивало ноги. И Макей был той
стеной, за которую мы хватались и снова взбирались наверх.
Он заряжал нас на борьбу с системой за самих себя. И когда из дизелятника
народ все-таки отправляли на настоящий дизель, то они уходили из казармы со
смехуечками и с задранными кулаками. Сажайте.
Все равно дембель неизбежен, как крах капитализма.
Подставить Макея считалось крайним западлом.
Единственное, чего он не терпел, так это чмошничества. Неуважения человека к
самому себе. Отсутствия этого самого внутреннего достоинства. В принципе именно
из-за этого и происходит все дерьмо.
Когда кто-то поворачивался задницей к нему, его порядкам и роте - например,
не возвращался из увольнения или сбегал, - то он приходил в бешенство. В ярость.
Роту лишали увольнительных, а подставить роту для него было самым худшим
преступлением.
Впрочем, не помню, чтобы и в этом случае он кого-то избил. Как правило,
чмошники в роте больше уже не появлялись, испарялись до того, как о них узнавал