"Исаак Эммануилович Бабель. Тимошенко и Мельников (Авт.сборник "Конармия", 1926)" - читать интересную книгу автора

Исаак Эммануилович БАБЕЛЬ


ТИМОШЕНКО И МЕЛЬНИКОВ

(Авт. сборник "Конармия" (1926))

Тимошенко, наш начдив, забрал когда-то у Мельникова, командира первого
эскадрона, белого жеребца. Это была лошадь пышного экстерьера, но с сырыми
формами, которые мне всегда казались тяжеловатыми. Мельников получил взамен
вороную кобыленку неплохих кровей и с гладкой рысью. Но он держал кобыленку
в черном теле и жаждал мести и ждал своего часу, и он дождался его.
После июньских неудачных боев, когда Тимошенку сместили и заслали в
резерв чинов командного запаса, тогда Мельников написал в штаб армии
прошение о возвращении ему лошади. Начальник штаба наложил на прошение
резолюцию: "возворотить изложенного жеребца в первобытное состояние" - и
Мельников, ликуя, сделал сто верст для того, чтобы найти Тимошенку, жившего
тогда в Радзивилове, в изувеченном городишке, похожем на оборванную
салопницу. Он жил один, смещенный начдив, и лизуны из штабов не узнавали его
больше. Лизуны из штабов удили жареных куриц в улыбках командарма и,
холопствуя, они отвернулись от прославленного начдива.
Облитый французскими духами и похожий на Петра Великого, он жил в опале,
с казачкой Павлой, отбитой им у еврея интенданта, и с двадцатью кровными
лошадьми, которых мы все считали его собственностью. Солнце на его дворе
напрягалось и томилось слепотой своих лучей, жеребята на его дворе бурно
сосали маток, конюхи с взмокшими спинами просеивали овес на выцветших
веялках, и только Мельников, израненный истиной и ведомый местью, шел
напрямик к забаррикадированному двору.
- Личность моя вам знакомая? - спросил он у Тимошенки, который лежал на
сене и посмеивался и розовел.
- Видал я тебя, как будто, - ответил Тимошенко и зевнул.
- Тогда получайте резолюцию начштаба, - сказал Мельников твердо, - и
прошу вас, товарищ из резерва, смотреть на меня официальным глазом.
- Можно, - примирительно пробормотал Тимошенко, взял бумагу и стал читать
ее необыкновенно долго. Потом он позвал вдруг казачку, чесавшую себе волосы
в холодку, под навесом.
- Павла, - сказал он, - с утра, слава те, господи, чешемся, направила бы
самоварчик.
Казачка отложила гребень и, взяв в руки волосы, перебросила их за спину.
- Цельный день сегодня, Константин Васильич, цепляемся, - сказала она с
ленивой и победительной усмешкой, - то того вам, то другого.
И она пошла к начдиву, неся грудь на высоких башмаках, грудь, измятую за
ночь и шевелившуюся, как животное в мешке.
- Цельный день цепляемся, - повторила женщина, сияя, и застегнула начдиву
рубаху на груди.
- То этого мне, а то того, - засмеялся начдив, вставая, обнял Павлины
отдавшиеся плечи и обернул вдруг к Мельникову помертвевшее лицо.
- Я еще живой, Мельников, - сказал он, обнимаясь с казачкой, - я еще
живой, мать твою и Исуса Христа распроэтакую мать, еще ноги мои ходят, еще
кони мои скачут, еще руки мои тебя достанут и пушка моя греется около моего