"Исаак Эммануилович Бабель. Тимошенко и Мельников (Авт.сборник "Конармия", 1926)" - читать интересную книгу автора

тела.
Он вынул револьвер, лежавший у него на голом животе, и подступил к
командиру первого эскадрона.
Тот повернулся на каблуках, шпоры его застонали, он вышел со двора, как
ординарец, получивший эстафету, и снова сделал сто верст для того, чтобы
найти начальника штаба, но тот прогнал от себя Мельникова.
- Твое дело, командир, решенное, - сказал начальник штаба, - жеребец тебе
мною возворочен, а докуки мне без тебя хватает...
Он не стал слушать Мельникова и возвратил, наконец, первому эскадрону
сбежавшего командира. Мельников целую неделю был в отлучке. За это время нас
перегнали на стоянку в Дубенские леса. Мы разбили там палатки и жили хорошо.
Мельников вернулся, я помню, в воскресенье утром, двенадцатого числа. Он
потребовал у меня бумаги больше дести и чернил. Казаки обстругали ему пень,
он положил на пень револьвер и бумагу и писал до вечера, перемарывая
множество листов.
- Чистый Карл Маркс, - сказал ему вечером военком эскадрона, - чего ты
пишешь, хрен с тобой?..
- Описываю разные мысли, согласно присяге, - ответил Мельников и подал
военкому заявление о выходе из коммунистической партии большевиков.
"Коммунистическая партия, - было сказано в этом заявлении, - основана,
полагаю, для радости и твердой правды без предела и должна также
осматриваться на малых. Теперь коснусь до белого жеребца, которого я отбил у
неимоверных по своей контре крестьян, имевший захудалый вид, и многие
товарищи беззастенчиво надсмехались над этим видом, но я имел силы выдержать
тот резкий смех и, сжав зубы, за общее дело выхолил жеребца до желаемой
перемены, потому я есть, товарищи, до белых коней охотник и положил на них
силы, в малом количестве оставшиеся мне от империалистской и гражданской
войны, и таковые жеребцы чувствуют мою руку, и я также могу чувствовать его
бессловесную нужду и что ему требуется, но несправедливая вороная кобылица
мне без надобности, я не могу ее чувствовать и не могу ее переносить, что
все товарищи могут подтвердить, как бы не дошло до беды. И вот партия не
может мне возворотить, согласно резолюции, мое кровное, то я не имею выхода,
как писать это заявление со слезами, которые не подобают бойцу, но текут
бесперечь и секут сердце, засекая сердце в кровь"...
Вот это и еще много другого было написано в заявлении Мельникова, потому
что он писал его целый день, и оно было очень длинно. Мы с военкомом бились
над ним с час и разобрали до конца.
- Вот и дурак, - сказал потом военком, разрывая бумагу, - приходи после
ужина, будешь иметь беседу со мной.
- Не надо мне твоей беседы, - ответил Мельников, вздрагивая, - проиграл
ты меня, военком.
Он стоял, сложив руки по швам, дрожал, не сходя с места, и озирался по
сторонам, как будто примериваясь, по какой дороге бежать. Военком подошел к
нему вплотную, но не доглядел. Мельников рванулся и побежал изо всех сил.
- Проиграл, - закричал он дико и влез на пень и стал обрывать на себе
куртку и царапать грудь.
- Бей, Тимошенко, - закричал он, падая на землю, - без враз.
Тогда мы потащили его в палатку, и казаки нам помогли. Мы вскипятили ему
чай и набили папирос. Он курил и все дрожал. И только к вечеру успокоился
наш командир. Он не заговаривал больше о сумасбродном своем заявлении, но