"Исаак Эммануилович Бабель. Конармия " - читать интересную книгу автора

словом - два слова.
Вынеслись мы со Спирькой Забутым подальше от леска, глядим - подходящая
арифметика... Сажнях в трехстах, ну не более, не то штаб пылит, не то обоз.
Штаб - хорошо, обоз - того лучше. Барахло у ребятишек пооборвалось,
рубашонки такие, что половой зрелости не достигают.
- Забутый, - говорю я Спирьке, - мать твою и так, и этак, и всяко,
предоставляю тебе слово, как записавшемуся оратору, - ведь это штаб ихний
уходит...
- Свободная вещь, что штаб, - говорит Спирька, - но только - нас двое,
а их восемь...
- Дуй ветер, Спирька, - говорю, - все равно я им ризы испачкаю...
Помрем за кислый огурец и мировую революцию...
И пустились. Было их восемь сабель. Двоих сняли мы винтами на корню.
Третьего, вижу, Спирька ведет в штаб Духонина для проверки документов. А я в
туза целюсь. Малиновый, ребята, туз, при цепке и золотых часах. Прижал я его
к хуторку. Хуторок там был весь в яблоне и вишне. Конь под моим тузом как
купцова дочка, но пристал. Бросает тогда пан генерал поводья, примеряется ко
мне маузером и делает мне в ноге дырку.
"Ладно, - думаю, - будешь моя, раскинешь ноги..."
Нажал я колеса и вкладываю в коника два заряда. Жалко было жеребца.
Большевичек был жеребец, чистый большевичек. Сам рыжий, как монета, хвост
пулей, нога струной. Думал - живую Ленину свезу, ан не вышло. Ликвидировал я
эту лошадку. Рухнула она, как невеста, и туз мой с седла снялся. Подорвал он
в сторону, потом еще разок обернулся и еще один сквозняк мне в фигуре
сделал. Имею я, значит, при себе три отличия в делах против неприятеля.
"Иисусе, - думаю, - он, чего доброго, убьет меня нечаянным порядком..."
Подскакал я к нему, а он уже шашку выхватил, и по щекам его слезы
текут, белые слезы, человечье молоко.
- Даешь орден Красного Знамени! - кричу. - Сдавайся, ясновельможный,
покуда я жив!..
- Не могу, пан, - отвечает старик, - ты зарежешь меня...
А тут Спиридон передо мной, как лист перед травой. Личность его в мыле,
глаза от морды на нитках висят.
- Вася, - кричит он мне, - страсть сказать, сколько я людей кончил! А
ведь это генерал у тебя, на нем шитье, мне желательно его кончить.
- Иди к турку, - говорю я Забутому и серчаю, - мне шитье его крови
стоит.
И кобылой моей загоняю я генерала в клуню, сено там было или так.
Тишина там была, темнота, прохлада.
- Пан, - говорю, - утихомирь свою старость, сдайся мне за ради бога, и
мы отдохнем с тобой, пан...
А он дышит у стенки грудью и трет лоб красным пальцем.
- Не моге, - говорит, - ты зарежешь меня, только Буденному отдам я мою
саблю...
Буденного ему подавай. Эх, горе ты мое! И вижу - пропадает старый.
- Пан, - кричу я и плачу и зубами скрегочу, - слово пролетария, я сам
высший начальник. Ты шитья на мне не ищи, а титул есть. Титул, вон он -
музыкальный эксцентрик и салонный чревовещатель из города Нижнего... Нижний
город на Волге-реке...
И бес меня взмыл. Генеральские глаза передо мной, как фонари, мигнули.