"Исаак Эммануилович Бабель. Конармия " - читать интересную книгу автора

ликуя, сделал сто верст для того, чтобы найти Савицкого, жившего тогда в
Радзивилове, в изувеченном Городишке, похожем на оборванную салопницу. Он
жил один, смещенный начдив, лизуны из штабов не узнавали его больше. Лизуны
из штабов удили жареных куриц в улыбках командарма, и, холопствуя, они
отвернулись от прославленного начдива.
Облитый духами и похожий на Петра Великого, он жил в опале, с казачкой
Павлой, отбитой им у еврея-интенданта, и с двадцатью кровными лошадьми,
которых мы считали его собственностью. Солнце на его дворе напрягалось и
томилось слепотой своих лучей, жеребята на его дворе бурно сосали маток,
конюхи с взмокшими спинами просеивали овес на выцветших веялках. Израненный
истиной и ведомый местью, Хлебников шел напрямик к забаррикадированному
двору.
- Личность моя вам знакомая? - спросил он у Савицкого, лежавшего на
сене.
- Видал я тебя как будто, - ответил Савицкий и зевнул.
- Тогда получайте резолюцию начштаба, - сказал Хлебников твердо, - и
прошу вас, товарищ из резерва, смотреть на меня официальным глазом...
- Можно, - примирительно пробормотал Савицкий, взял бумагу и стал
читать ее необыкновенно долго. Потом он позвал вдруг казачку, чесавшую себе
волосы в холодку, под навесом.
- Павла, - сказал он, - с утра, слава тебе, господи, чешемся...
Направила бы самоварчик...
Казачка отложила гребень и, взяв в руки волосы, перебросила их за
спину.
- Целый день сегодня, Константин Васильевич, цепляемся, - сказала она с
ленивой и повелительной усмешкой, - то того вам, то другого...
И она пошла к начдиву, неся грудь на высоких башмаках, грудь,
шевелившуюся, как животное в мешке.
- Целый день цепляемся, - повторила женщина, сияя, и застегнула начдиву
рубаху на груди.
- То этого мне, а то того, - засмеялся начдив, вставая, обнял Павлины
отдавшиеся плечи и обернул вдруг к Хлебникову помертвевшее лицо.
- Я еще живой, Хлебников, - сказал он, обнимаясь с казачкой, - еще ноги
мои ходют, еще кони мои скачут, еще руки мои тебя достанут и пушка моя
греется около моего тела...
Он вынул револьвер, лежавший у него на голом животе, и подступил к
командиру первого эскадрона.
Тот повернулся на каблуках, шпоры его застонали, он вышел со двора, как
ординарец, получивший эстафету, и снова сделал сто верст для того, чтобы
найти начальника штаба, но тот прогнал от себя Хлебникова.
- Твое дело, командир, решенное, - сказал начальник штаба. - Жеребец
тебе мною возворочен, а докуки мне без тебя хватает...
Он не стал слушать Хлебникова и возвратил, наконец, первому эскадрону
сбежавшего командира. Хлебников целую неделю был в отлучке. За это время нас
перегнали на стоянку в Дубенские леса. Мы разбили там палатки и жили хорошо.
Хлебников вернулся, я помню, в воскресенье утром, двенадцатого числа. Он
потребовал у меня бумаги больше дести и чернил. Казаки обстругали ему пень,
он положил на пень револьвер и бумаги и писал до вечера, перемарывая
множество листов.
- Чистый Карл Маркс, - сказал ему вечером воевком эскадрона. - Чего ты