"Исаак Эммануилович Бабель. Конармия " - читать интересную книгу автора

хочешь, письмо Ленина.
- Мне письмо, Никитинскому?
- Тебе, - и вынимаю я книгу приказов, раскрываю на чистом листе и
читаю, хотя сам неграмотный до глубины души. "Именем народа, - читаю, - и
для основания будущей светлой жизни, приказываю Павличенко, Матвею
Родионычу, лишать разных людей жизни согласно его усмотрению..." Вот, -
говорю, - это оно и есть, ленинское к тебе письмо...
А он мне: нет!
- Нет, - говорит, - Матюша, хоть жизнь наша на чертову сторону
схилилась и кровь в российской равноапостольной державе дешева стала, но
тебе сколько крови полагается - ты ее все равно достанешь и мои смертные
взоры забудешь, и не лучше ли будет, если я тебе половицу покажу?
- Кажи, - говорю, - может, оно лучше будет.
И опять мы с ним по комнате пошли, в винный погреб спустились, там он
кирпич один отвалил и нашел шкатулку за этим кирпичиком. В ней были перстни,
в шкатулке, ожерелья, ордена и жемчужная святыня. Он кинул ее мне и обомлел.
- Твое, - говорит, - владей никитинской святыней и шагай прочь, Матвей,
в прикумское твое логово...
И тут я взял его за тело, за глотку, за волосы.
- С щекой-то что мне делать, - говорю, - с щекой как мне быть,
люди-братья?
И тогда он сам с себя посмеялся слишком громко и вырываться не стал.
- Шакалья совесть, - говорит и не вырывается. - Я с тобой, как с
российской империи офицером говорю, а вы, хамы, волчицу сосали... Стреляй в
меня, сукин сын...
Но я стрелять в него не стал, стрельбы я ему не должен был никак, а
только потащил наверх в залу. Там в зале Надежда Васильевна, совершенно
сумасшедшие, сидели, они с шашкой наголо, по зале прохаживались и в зеркало
гляделись. А когда я Никитинского в залу притащил, Надежда Васильевна
побежали в кресло садиться, на них бархатная корона перьями убрана была, они
в кресло бойко сели и шашкой мне на караул сделали. И тогда я потоптал
барина моего Никитинского. Я час его топтал или более часу, и за это время я
жизнь сполна узнал. Стрельбой, - я так выскажу, - от человека только
отделаться можно: стрельба - это ему помилование, а себе гнусная легкость,
стрельбой до души не дойдешь, где она у человека есть и как она
показывается. Но я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу или
более часу, мне желательно жизнь узнать, какая она у нас есть...


Кладбище в Козине

Кладбище в еврейском местечке. Ассирия и таинственное тление Востока на
поросших бурьяном волынских полях.
Обточенные серые камни с трехсотлетними письменами. Грубое тиснение
горельефов, высеченных на граните. Изображение рыбы и овцы над мертвой
человеческой головой. Изображения раввинов в меховых шапках. Раввины
подпоясаны ремнем на узких чреслах. Под безглазыми лицами волнистая каменная
линия завитых бород. В стороне, под дубом, размозженным молнией, стоит склеп
рабби Азриила, убитого казаками Богдана Хмельницкого. Четыре поколения лежат
в этой усыпальнице, нищей, как жилище водоноса, и скрижали, зазеленевшие