"Виталий Бабенко. Нечеловек-неведимка" - читать интересную книгу автора

сочувственные взгляды.
"Бедняги! - искренне жалел их Семен Павлович. - Дорого далось бы вам
это сочувствие, если бы я вдруг скинул кашне и перчатки!"
Самыми главными были проблемы еды и ночлега. Если с первой Семен
Павлович кое-как справлялся, то со второй - просто беда!
Поначалу Лихов заходил на ночь к друзьям. Как правило, другу хватало
одного вечера. Семен Павлович, перед тем как раздеться на ночь, умолял не
смотреть на него, но кто пересилит элементарное человеческое любопытство? А
один раз пересилив, - кто захочет повторить эксперимент?
Семен Павлович стал ночевать на вокзале. В одну из ноябрьских ночей он
почувствовал, как кто-то дергает его за плечо и срывает кашне. Лихов хотел
крикнуть: "Не надо!!!" - но поздно: кашне сорвали. Семен Павлович в ужасе
открыл глаза: над ним склонилось строгое и невыразительное лицо молодого
милиционера. Строгим и невыразительным оно оставалось ровно секунду. Лоб
милиционера собрался в морщины, словно страж порядка хотел над чем-то крепко
задуматься, брови разъехались, глаза побелели, челюсть отвалилась.
Милиционер с силой хлопнул руками по коленям, гикнул и, страшно матерясь,
пустился в яростный огневой пляс. Через несколько минут его увезли...
Лихов настолько закалился в своих бедствиях, что лишь поплотнее
запахнул кашне и тут же заснул без малейших угрызений совести.
Одно время Семен Павлович пытался подрабатывать в медицинском институте
в качестве наглядного пособия по кровеносной и мускульной системам человека.
Преподаватели были в восторге, однако студенты - даже самые испытанные в
"анатомичке" - бледнели и отводили взгляд, упирая глаза в стену. Юноши
что-то невразумительно бормотали, путали супинатор со ступором, а девушки
попросту съезжали со скамей на пол и закатывали глаза. Преподаватели
вздыхали, разводили руками и наконец от услуг Лихова отказались, неловко
мотивируя это тем, что вроде бы на цветных таблицах мускульная система
человека "наглядней".
Больше всего опечалило Семена Павловича не это, а вид девушек, лежащих
на полу. Почему-то сейчас - только сейчас! - ему в голову пришла жестокая в
своей обнаженности мысль: "Меня больше никто не полюбит..." И в мыслях Лихов
начал называть себя "Франкенштейном".
Специалисты по-прежнему вились вокруг Семена Павловича. Они безмерно
надоели Лихову, он скрывался от научников в подвалах и на помойках, однако
интерны и свежеиспеченные кандидаты наук, обучившиеся повадкам опытных
ищеек, неизменно отыскивали невидимку и жизнерадостно, с шутками, со смехом,
тащили Лихова в лаборатории, в кабинеты, в боксы - раздевали, укладывали на
столы и кушетки, обмеряли, щупали, мяли, просвечивали, кололи...
Лихов устал...
А в декабре новая беда осенила Семена Павловича своим крылом: он стал
"прозрачнеть" дальше. Забравшись ночью в какой-нибудь подъезд, Лихов при
свете тусклой лампочки с ужасом и отвращением разглядывал себя в маленьком
карманном зеркальце. Сначала стали прозрачными мышцы и внутренние органы.
Семен Павлович превратился в зловещий, ужасный, фантасмагорический скелет,
опутанный сетью нервных волокон. Затем растворились в стеклянной массе тела
кости. Дольше всех не сдавались мозг и глаза, но наконец растаяли и они.
И Лихов умер.
Умер, исчез, растворился, стал невидимым окончательно. И только внутри
целиком прозрачного, мертвого Лихова клубилось какое-то маленькое, туманное,