"Эдуард Багиров. Гастарбайтер " - читать интересную книгу автора

четырёхкомнатной квартиры, в Кулебяках мать смогла купить лишь тёмный
однокомнатный угол на втором этаже полусгнившего двухэтажного деревянного
барака, 1927 года постройки. И я, после освобождения приехавший в эту жуткую
глухомань, обнаружил мать и младшего брата-школьника в состоянии полной
нищеты и неприкаянности. У них не было денег даже на дрова, и они собирали
по вечерам на городском рынке картонные коробки, дабы хоть как-то обогреть
свой мрачный угол. Многочисленная родня по материнской линии была такой же
нищей, в основном безработной, и совершенно ничем не могла помочь
новоявленным переселенцам. Мать работала на городском рынке, торговала
сахарным песком за 20 тысяч неденоминированных ещё рублей в день - четыре
доллара. Вот в эту удручающую обстановку я и попал после освобождения -
никому не нужный, переполненный амбициями мальчишка.
Даже и сейчас, спустя десятилетие, мне сложно оформить тогдашние
чувства в слова. Увидеть собственную мать, изнурённую фактически
неоплачиваемой, бесполезной, тяжёлой работой (полуцентнерные мешки с сахаром
она вынуждена была таскать со склада на рынок сама, при помощи ветхой тачки
с разными колёсиками), и младшего братишку, вся убогая одежонка на котором
по стоимости едва дотягивала до блока средних сигарет... Вспоминать это
вовсе не легко, а уж почувствовать на себе - врагу не пожелаю.
Естественно, я начал помогать матери таскать со склада эти самые
пресловутые мешки - делать-то было нечего. И в один прекрасный день меня
приметил на этом рынке некий барыга, имени которого я не помню, а потому
стану трактовать его Барыгой и далее. И вот этот Барыга, о чудо, предлагает
мне работу! Небывалое везенье! Попёрло, как утопленнику. Стоит ли говорить,
что согласился я моментально, даже толком и не дослушав, о чём идёт речь. Не
до того было, знаете ли. Тем более, что Барыга предложил мне целых тридцать
тысяч рублей ежедневного оклада. По тем временам пять долларов - сумма! Так
везло далеко не всем.
Обязанность моя состояла в следующем: продавать в розницу репчатый лук,
который Барыга оптом возил из соседнего Арзамаса. И с этого момента судьба
повернулась ко мне куда более весёлой и фартовой своей стороной.
Лук этот стоил, кажется, три с половиной тысячи рублей за килограмм. То
есть три пятьдесят по сегодняшнему курсу. В распоряжении своём я имел
примитивные весы - две чашки-противовеса, а ещё комплект опломбированных
гирек и небольшой пластиковый тазик, в который, собственно, и загружался для
взвешивания репчатый лук. Сказать, что распродажа проходила бойко - вообще
ничего не сказать. Ко мне, в отличие от других торгашей, почему-то
выстраивались целые очереди бабушек с авоськами, наперебой бубнящих и
тщательно отслеживающих каждые десять граммов. А я предпочитал этих граммов
не считать, потому наваливал всегда с верхом и, если чаша весов немного не
дотягивала до заказанной кондиции, кидал сверху луковицу бесплатно, только
бы эти въедливые бабушки от меня скорее отстали. И каково же было моё
удивление, когда, расторговавшись после первого рабочего дня и подсчитав
барыши, я понял, что имею в кармане личными деньгами чуть ли не столько же,
сколько составляла вся дневная выручка!
Трижды всё пересчитав, я убедился, что деньги эти реально мои, без
обмана и подвоха. "Ничего себе! На ровном месте такая куча бабла!" - подумал
я и купил себе не санкционированную бытовыми нуждами бутылку пива.
И так прошли целых две недели. Ежедневно я убеждался, что заработал
почти столько же, сколько выдавал Барыге. Не понимая, что происходит, я