"Николай Байтов. Проблема адресации" - читать интересную книгу автора

произошло не в тот раз, когда я наткнулся в своем первом тайнике на чужое
стихотворение - тогда еще я ничего носом не почувствовал, омерзение было,
так сказать, интеллектуальным. Лишь позже, когда стал общаться с
"читателем", я понял, что это такое. Он некоторые листы мне пытался
показывать, и это было невыносимо: смрад, от которого сатанеешь! - бежать,
вырваться из него любой ценой, глотнуть воздуха! - Я понял, что это
действительно барьер, который очень трудно преодолеть.


21

Подходя к монастырскому почтовому ящику, я был готов бросить конверт не
надписанным. Лихорадка меня истрепала: я не мог дольше оставлять конверт у
себя, но не мог быть и уверен, что кто-то вскроет его и прочтет мой опус.
Тут я увидел длинного, темноликого человека, который опустил письмо,
повернулся и отходил от ящика. Почему-то как раз мрачная тень... или, если
сказать точнее, выражение упорного, бескомпромиссного уныния на его лице -
побудило меня к нему обратиться. Сам не знаю, как это произошло. Он не
замечал меня, - я тронул его за рукав:
- Э... постойте... простите пожалуйста... можно вам... э... такой
вопрос...
- Что вам угодно? - обернулся, приостанавливаясь.
Я был страшно смущен, весь горел. Все же непостижимым образом слова
отслаивались от моей оцепенелой воли.
- Со мной первый раз... случилось это... и... видите ли... я не совсем
понимаю... куда надо отправлять...
Он меня оглядел, словно окатил волной мрака. Но презрения не было - я
понял, что не обманулся, и это меня ободрило.
- А почему вы, - спросил он медленно, - почему вы думаете, что когда
это случится во второй раз и так далее, вы будете в ином положении?
- Как?... в каком?
- Если вы не знаете адреса, то вы никогда его знать не будете.
- Но... Не понимаю... Первоначально они же должны... откуда-то браться:
адреса...
- Нет, не должны.
Я мог возразить: "Но вы же где-то взяли", - но произнести это было
невозможно, потому что я не знал, как бы он продолжал со мной разговор. Я
был в отчаянии. Он это видел, и я видел, что жалости он не испытывает.
Поэтому, очевидно, не жалость и не симпатия, а что-то тем более загадочное
руководило им, когда он сказал:
- Знаете ли, здесь неудобно разговаривать: многие ходят. Давайте
отойдем в сторону.
Он указал влево, и мы двинулись за настоятельские покои. Вышли на
обрыв. Здесь была задняя, глухая стена, нагретая солнцем. С черепичной крыши
после недавнего снегопада катилась капель.
Пока мы шли, я успел обозлить себя - нарочно, деланно.
"Не понимаю, - бормотал я. - Из чего делают проблему! Это смешно!...
Что я должен? - Хочу - пишу. Что хочу, то и делаю. Почему я должен
оглядываться на идиотов? Ладно, пускай я буду наблюдать их ужимки, но..."
- Вам смешно? - перебил он меня. - Ну, попробуйте посмейтесь. - Он