"Николай Байтов. Проблема адресации" - читать интересную книгу автора

12

И лишь на волне происходящего мы поднимаемся... Но я этого еще не
понимал. Я противился, то есть содействовал разорению... Впрочем, моя
невеста тоже только то и делала, что разоряла. В этом, выходит, мы были с
ней заодно.


13

Делать было абсолютно нечего. Книги, газеты, телевизор - все
отсутствовало. Общие богослужения считались факультативными и, хотя на
уклоняющихся от них многие смотрели косо, все же это было допустимое
вольномыслие. В основном, время протекало в прогулках по горам. Были лыжи,
кое-кто катался - к этим относились с ироническим вздохом: мол, человек
отдает дань мышечной бессмысленной деятельности. Вскоре я познакомился со
многими (а что делать, если не сходиться и разговаривать?) - и все оказались
вроде меня: "на отдыхе", так сказать. Но новичков не было: полгода и даже
год - обычные сроки. Попадались и старожилы: по пятому, например, году, -
эти сделались конформистами, отрабатывали систему, пели хвалу и не желали
никуда уходить.
Главная особенность жизни состояла в подавлении и переориентации
сексуальных потребностей, как это водится во всех религиях. И почему я не
убежал - я теперь понимаю (хотя убежать, как выяснилось при более близком
рассмотрении, было нетрудно): видимо, я попал туда, куда исподволь вел меня
мой отрицательный опыт. К тридцати годам я узнал около десятка... впрочем, я
это уже писал, повторять не буду. И я оценил: моя невеста поступила, со
своей стороны, весьма мудро, ибо в том виде, как я являлся ей, я был
неспособен на брак. Как это объяснить? - Постараюсь. - Тяжкая, мучительная
жизнь привела меня к ненависти в отношении чувственно-плотской стороны. Я
сказал, что был агностиком, но на самом деле я склонялся к чему-то вроде
манихейства. Бессознательно я грезил, пожалуй, об оскоплении и даже, как я
теперь понимаю, по-своему молился, чтобы некая высшая инстанция освободила
меня от позорного и подавляющего рабства плоти... И вот я начинаю рассказ о
том, как я стал поэтом.


14

Позже я узнал, что его звали Щудерек. Любителям поэзии, наверное, уже
ясно, о ком речь. Это крупнейший поэт, пожалуй, великий. Я называю его
настоящим именем, которое он скрывал. А тогда он сказал мне: "Помните, что
мы с вами не знакомы. И больше ко мне не подходите". Глядя с обрыва вслед
своему скомканному листку, я чувствовал странную обиду, хотя, рационально, -
на что я мог обижаться? - ведь он сделал мне облегчение. Он повернулся было
уходить, но вдруг остановился. "Да, если хотите, впрочем, я могу вам сказать
еще кое-что". - И он объяснил, как найти тех, которые читают.