"Дмитрий Бакин. Сын дерева (рассказ)" - читать интересную книгу автора

письмо Ильи, который не писал им отдельных писем, а писал как бы всем, не
отделяя Александру от родни, точно она проживала с нами в одном доме, но все
обсуждения сводились к одному - их почему-то поразило, что, призванный в
ракетные войска стратегического назначения, через год службы он написал, что
начинает лысеть. Потом мать гремела посудой, а Александра приходила ко мне и
извлекала из сумки одну-две книги - давно уже она регулярно воровала их в
городской библиотеке, вынося под свободным свитером, надетым специально для
этой цели, после чего аккуратно удаляла приклеенные для вкладышей конвертики
и отрывала те места, где страницы были помечены прямоугольным библиотечным
штампом. Она включала торшер, выключала яркий верхний свет, который не
любила, подкатывала кресло со мной поближе к дивану и торшеру, садилась,
открывала книгу и начинала быстро, негромко читать, наполняя, населяя
текущее время литературой, словно реку дрейфующими судами. Зима была
холодной и ветреной. Я помню ее маленькую, верткую фигуру, отбрасывающую
огромную, в полкомнаты, тень, вой ураганного ветра, давление темноты,
сравнимое с давлением недоброго, жуткого предсказания, содрогание стен,
скрип дома, точно скрип могучего дерева, вой и потрескивания печного
дымохода, чья тяга засасывала, взращивала пламя, ускоряя сгорание дров,
потусторонний стук в стекла окон - все это превращало комнату с читающей
Александрой в сердце уюта.

Илья пришел в конце мая - перед этим он два месяца не писал писем. Мне
показалось, что он вырос, повзрослел лицом, а лоб его сделался высоким и
внушительным за счет глубоких залысин, отчего он выглядел гораздо старше
своих двадцати лет, но был он по-прежнему флегматичным, улыбчивым и мягким в
общении. Мое общество его по-прежнему тяготило, как, впрочем, и всех, за
исключением Александры, которой я, по-видимому, представлялся единственным
безопасным для нее человеком. Не снимая парадной формы с бархатистыми
черными погонами, сдавленными тремя лычками, которые отливали мокрым
золотом, он поставил небольшой чемодан на тумбочку для обуви, поел все, что
успела собрать растерявшаяся мать, выпил с отцом несколько рюмок вишневой
настойки и с самыми серьезными намерениями отправился в школу к Александре,
которая встретила его с детской, бурной радостью, а на скоропалительное
предложение выйти за него замуж она ответила ему категорическим отказом, не
подлежащим обсуждению. Ответа, более противоестественного, более немыслимого
ни мать, ни отец представить себе не могли. Поначалу они решили, что это
нервная, нелепая шутка, какие нередко срывались с ее языка, повергая в
замешательство, после чего она вскидывала голову, заливаясь веселым,
заразительным смехом, и широко раскрытые глаза ее сверкали, точно спицы
колес мчащегося под ярким солнцем велосипеда. Потом они решили было, что
подобный ответ дан исключительно для того, чтобы унять нахлынувшее волнение,
смятение. Однако Илья задумчиво качал головой, морщил высокий лоб и говорил
- дело вовсе не в этом; а они у него допытывались - а в чем, в чем дело?;
тогда он сказал - рано слишком рано. По голосу его, по тону я понял, что он
не отступится от нее никогда. А ближе к вечеру мать раздумчиво сказала - а
ведь она права -сказала поучительно - нельзя же ведь так сразу; отец сказал
- в общем-то да - и сказал - армия ведь многих меняет, сразу и не поймешь
вроде знакомый человек, свой, а на поверку чужой, как незнакомец, - а потом
сказал - так пусть вот она присмотрится к нему, каков он нынче, что у него в
голове, вдруг ветер. Еще он сказал - решит-то она все равно в его пользу.