"Григорий Яковлевич Бакланов. Был месяц май (про войну)" - читать интересную книгу автора

В эту войну был эсэсовский генерал Майер, палач и садист.
Подтянув ноги под лавку, упираясь в нее по сторонам тела ладонями,
хозяин слегка покачивался. Костлявые плечи его поднялись, голова ушла в них.
За все время он не сказал ни слова, он слушал и с закрытыми глазами кивал
дымившейся трубкой. Я глянул на его руки, пальцами охватившие доску. Это
были большие рабочие руки. В их морщины и вокруг больших ногтей въелось
что-то черное. Земля? Пепел?
Хозяин кивал дымящейся трубкой, а сын его при мне подсчитывал заново
то, что уже было подсчитано всей семьей. Я должен был убедиться и сам
увидеть, что меня здесь не обманывают, что за хорошее свиное мясо с меня
возьмут по умеренной цене. У него побледнел нос и движения рук были
торопливые. Близко поднеся записную книжку к глазам, он прочел фамилию того,
кто застрелил свинью: "Sоldat Маkаrusсhkа", - и посмотрел на меня. Я не
сразу понял, что это выговоренное с трудностями, чужое на слух "зольдат
Макарушка" и есть Макарушка, самый молодой из моих разведчиков.
Он пришел к нам в освобожденном украинском селе, ко мне, первому
встреченному им начальнику. Босой, одичавший и - по глазам было видно -
голодный, он просил, чтобы мы взяли его с собой на фронт. В селе этом его
никто не знал, он появился здесь весной, когда еще не сошел снег, и был тоже
бос, а сквозь рваные штаны виднелись синие от холода колени. Женщины считали
его придурковатым, жалея, изредка кормили. По той же самой причине, что
укрепилась за ним слава блаженного, он не был угнан в Германию.
Он сразу привык к разведчикам, но долго еще, рассказывая что-либо,
говорил о нас "русские", как говорили немцы. Был он тихий, безобидный и
теперь, когда отъелся, очень сильный физически. Не помню уже, кто первый
окрестил его Макарушкой, но имя это удивительно подошло к нему, здоровому,
кроткому парню, и все звали его так, а настоящего имени никто не помнил.
Однажды, когда мы вдвоем сидели на наблюдательном пункте, он рассказал мне о
себе. Он был из партизанской деревни. Почти все мужчины и отец его ушли в
лес, но немцы почему-то долго не трогали семьи, не мстили. Потом в одну ночь
была устроена облава. Жителей согнали в школу, забили двери, а здание
подожгли. Тех, кто пытался выскочить из огня, расстреливали в окнах. Там, в
огне, погибла его мать. И все же, как ни внезапна была облава, многие матери
успели попрятать детей. И спряталась часть жителей. Их разыскивали после по
погребам, по подвалам. Ночью вели их на расстрел. Макарушка нес на руках
двухлетнюю сестренку. У оврага всех выстроили. Одного Макарушка не мог
простить себе: что в этот последний момент держал сестренку на руках.
- Мне 6 ее на землю поставить. Маленькая, затерялась бы в ногах, может,
не заметили бы. Ночь ведь. А она испугалась, держится за меня, не оторвать.
Ноготочки у нее были, так впилась вот сюда мне. - Он показал себе на шею. И
я подумал тогда: сколько ни проживет он на свете, всегда будет чувствовать
эти впившиеся в него ноготки двухлетней сестренки, всем крошечным телом
почувствовавшей смерть.
"Она еще могла расти..." - сказал хозяйский сын о свинье, которая
весила тридцать килограммов. Это была его свинья, и никто не имел права
безнаказанно стрелять в нее. И отец, сидя на скамейке в домашних туфлях,
кивал дымящейся трубкой.
Я смотрел снизу на мальчишку. Ему четырнадцать лет, и голос у него еще
ломается, не отвердел еще. Ему столько же, сколько было Макарушке, когда его