"Григорий Бакланов. Дурень" - читать интересную книгу автора

гробу - старший его брат. Сопровождал лейтенант, то ли из части, то ли из
военкомата, он утешал мать:
- Вы теперь пенсию за него будете получать. Имеете право. И младший не
пойдет служить.
Гроб вскрыть не разрешал, препятствовал. Вскрыли. На всю жизнь осталось
у Семена перед глазами: старший его брат в гробу. Худой-худой, словно и
ростом стал меньше, суставы пальцев сбиты до запекшейся крови, голова на
покривленной шее отвернута набок.
Однажды - Семен еще мальчишкой был - залетел к ним в сарай дрозд. Семен
успел захлопнуть дверь. Как тот носился по сараю, ударяясь об углы, а Семен,
сам не зная зачем, ловил его в охотничьем азарте. Поймал. И в руке у него,
он потом долго это чувствовал, дрозд напрягся весь и вдруг обмяк. И головка
с клювом свесилась набок.
Вот так голова брата на покривленной шее лежала в гробу, нос
заострившийся, иссохший, синее от побоев лицо: лежачего сапогом били.
И кто же убивал его? Чинарик. Дошел слух. Долго длилось следствие, но
дознаться так и не смогли. Никого не судили. Это ведь, если дознаваться да
судить, начинать надо с самого низа и доверху. Семен понял: тут хоть
разбейся, а эту махину ему не одолеть. Он стал ждать Чинарика, одного
боялся: не вернется, обоснуется где-нибудь. И вот идет однажды с работы, они
стоят у ворот: двое казахов, здоровые ребята, посредине - Чинарик, головой
по плечи им, во рту - сигарета торчком. Семен увидел и аж задохнулся. До
полночи сидел, сжав виски ладонями, держал в руках дурную свою голову. И
пошло с тех пор: он с работы идет, они уже стоят, ждут потехи. Он идет,
опустив глаза, а все равно видит: Чинарик выламывается, потешает тех двоих,
что по бокам его вроде охраны, что-то уже и выкрикивает, да у Семена кровь
стучит в ушах, идет, как глухой. Можно было другой улицей обойти, но этого
им уступить он не мог, вором к себе домой пробираться. И вот шел так
однажды, в землю вперясь, и кто-то из них ножку подставил ему. И - хохот.
Семена как подкинуло с земли. Помнит только, схватил Чинарика за лицо и бил,
бил затылком о землю, о камень. Его тоже били сверху, оттаскивали, Чинарик
царапался, дергался под ним. А когда затих, только тогда и опомнился Семен.
Встал. Никого кругом. Разбежались.
Был суд. Прокурор нажимал: убийство заранее обдуманное, совершено с
особой жестокостью. Одна из судей, пожилая, - их трое было судей: мужчина в
высоком кресле, в черной накидке на плечах и две женщины по правую и по
левую руку от него, - так вот эта, которая находилась по правую руку,
заметил Семен, жалеет его. Она и спросила после перерыва, глядя на него, как
мать, бывало, на него глядела:
- Но вы осознали?
А как раз в перерыве, он еще за загородкой сидел, подошли соседи,
сказали, что мать его умерла, от сердца умерла, что они ее похоронили
по-людски. А ему в тюрьме никто ничего не сказал, даже на похороны не
отпустили. И он подумал покорно судьбе: может, так для матери и лучше. За
одного сына отстрадала, теперь бы еще о другом думать. Может, так лучше. Вот
после этого и спрашивает его судья: вы осознали? Семен встал, сказали ему
подняться, когда говорит с судьей:
- Осознал...
А она еще жалостливей:
- Вы сожалеете о содеянном?