"Анатолий Бакуменко. Придурок " - читать интересную книгу авторавсе воспринимать. - Глаза Петра смеются, но лицо было в этот момент якобы
печально. - В нашей парадигме, - многозначительно говорит он. - Да, я думаю, что Бодуэн плавал капитаном на фрегате. Вернее всего, это был французский королевский фрегат. Если бы в его имени не было этого дурацкого еде", то был бы он определенно капитаном у пиратов, как капитан Блад или Лагранж?.. - Какой Лагранж? - все еще не понимал Марик, но уже видел наше скрытое веселье. - Ну тот... Он потом не то физиком, не то химиком знаменитым стал. Помнишь? И тут Марик "вспомнил", до него, наконец-то, дошло. Он не расхохотался, но лицо его было такое сыто-довольное, будто он облизывался. - А Бойль с Мариоттом кто были? - задорно спросил он. - Это просто, - сказал я. - Бойль, конечно, был кочегаром на красавце-пароходе, что плавают по Миссисипи. С двумя огромными трубами. А Мариотт коварно убивал людей в мрачных закоулках Лондона. Было это в начале девятнадцатого века. Нет - в семнадцатом! Пожалуй, в семнадцатом. - Так Лагранж был пиратом? А Мараконни? - Изобрел спагетти. - Это все просто. А вот про Майю что скажешь? - спросил Петр. Я видел, что она ему тоже нравится, он тоже изредка скользил глазами в ее сторону. Она очень походила на Лайму Вайкуле, только Лайма яркая, такая, на которую смотреть да любоваться и только. А Майя мягкая, такая, около которой жить хочется... и у нее была матовая и словно восковая кожа, гладкая... и чуть обозначенные скулы... откуда сравнение такое берется, не знаю. - Она надменная и, наверное, жеманится, а может, она просто рыбина холодная и очень любит себя, но внешне они очень похожи, - сказал я. Все это было непонятно и мне, но друг друга мы хорошо поняли, и почему-то вдруг стало грустно. Грусть навалилась на меня. Грусть меня смяла. Ты понимаешь, братец ты мой, как это грустно, когда нам хорошо вместе и сейчас, а завтра мы не сможем понять друг друга, потому что не сможем уже войти в резонанс, не сможем найти резонанс наших душ и разлетимся, останемся в темнице своего одиночества, о существовании которого только вдруг и на миг единственный можем предположить... на миг, да, на миг, вдруг прозрев. Тут к нашему столику подошел Коля Свиридов. Он вовсе не Николай Свиридов, и мне, как одному бедному герою знаменитого романа, приходится сказать, что Коля "не композитор". Он "однофамилец". Оказалось, вот ведь невероятная вещь, он, Петр и Лешка Давыденков живут в одной комнате в общежитии на Новоизмайловском и каждый день проходят по этой рассеянной улице, "где живет рассеянный с улицы Бассейной". В одной комнате. Но Коля Свиридов... Боже упаси! Я сейчас вспомнил его огромный чемодан, воняющий соленой свининой - "сальцем", которое не раз спасало нас от голодной смерти, но чаще его Коля жрал тайком, громыхая ночью в голодной комнате его тяжестями и вкусной вонью. У него был огромный бугристый лоб, как у Сократа или у Володи Альфонсова. О Коле больше не хочу сейчас говорить. Его еще звали Коля-Лом. Он был огромным и прославился впоследствии тем, что учился в институте лет десять, и еще кое-чем... прославился. А Володя Альфонсов... Помнится, я вышел впервые в коридор на перерыв, и |
|
|