"Андрей Балабуха. Тема для диссертации" - читать интересную книгу автора

этой записи, которую Николай Михайлович просил меня восстановить, я
почувствовал руку гения. Я сам не бог весть что. Но почувствовать гения,
узнать его - это я могу. Тут просто невозможно ошибиться. Потому что
гармония, настоящая гармония любого заставит остановиться в священном
трепете. Запись была преотвратная. Я понимаю, Николай Михайлович не то ее
перегрел, не то перемагнитил - что-то такое он мне говорил, - но как можно
было так обращаться с шедевром?! Впрочем, я ему не судья. Но потери были
невосполнимы: стертыми оказались целые партии, во многих местах зияли
мучительные в своей дисгармоничности пустоты...
В сорок четвертом году, когда я попал в госпиталь, мне довелось повидать
там всякое: людей с оторванными и ампутированными руками и ногами, с
обожженными лицами, слепых, потерявших память... Пожалуй, только тогда я
испытывал такое чувство, как сейчас. Передо мной был инвалид, тяжелый
инвалид, и я должен был вернуть его к жизни.
Николай Михайлович забегал ко мне чуть ли не каждый день узнать, как
продвигается работа. Однажды я не выдержал и наорал на него: сперва довести
музыку до такого состояния, а потом справляться о ней. Это верх лицемерия!
Словом, я здорово перегнул. Потом, конечно, зашел к нему, извинился, и мы
договорились - когда кончу, я сам скажу. А до тех пор прошу его не торопить
меня. Он пообещал. Но, встречаясь на лестнице или во дворе, я все время
ловил его умоляющий взгляд. В общем-то, я понимал его, я и сам так же
нетерпелив. Но здесь нужно было собрать все силы, все терпение
- малейшая поспешность могла привести к ошибке. Гармония - она не любит
торопливых. Такой уж у нее характер.
Работал я по вечерам - днем я преподаю в музыкальной школе. Когда-то я
мечтал о славе, об имени, но со временем понял, что выше преподавателя в
музшколе мне не подняться. Что ж, я смирился с этим. Больше того - работа
эта доставляла мне радость. Но теперь пришло искушение. Великое искушение.
Сальери - вот имя этому искушению. Ведь это была бы, могла бы быть Первая
симфония Штудина... К счастью, это длилось всего несколько часов. А потом
даже не смог работать, до того мне было мерзко. Я стал противен себе. Я
вышел из дома и долго бродил по улицам, пытаясь вернуть утраченное
равновесие... Ведь ты же не поддался, говорил я себе. Так за что же
казниться? И не мог найти ответа за что. Но мерзкий вкус на душе не пропадал.
Тогда я снова взялся за работу, чтобы прогнать, растворить этот осадок. И
работа помогла. Теперь, когда все позади, я могу с полным правом сказать -
это была настоящая работа.
Когда полная партитура была готова, я принес ее Николаю Михайловичу. Но
оказалось, он не умеет читать ноты и потому не может прослушать ее глазами.
По замыслу неведомого автора, это должно было исполняться на полигармониуме.
Я говорю "это", потому что не знаю ему настоящего имени. Это не симфония,
не... не... Это Музыка Музык. Шедевр. Через месяц я впервые сумел исполнить
его так, как задумал автор. Тут не могло быть сомнений, ибо красота всегда
однозначна. Если это настоящая красота.
Мы (я уже привык говорить мы) записали ее, и Николай Михайлович унес
пленку.
А через неделю он пригласил меня к себе. Я ждал этого - гдето
подсознательно был готов, но в последний момент испугался. Сам не знаю чего.
Эта история не могла кончиться ничем. Должен был прозвучать финальный
аккорд. Но я тогда не мог и подозревать, каким он будет... Работа не может