"Дмитрий Михайлович Балашов. Младший сын (Роман, Государи московские, 1)" - читать интересную книгу автора

князь Золотой Руси!
Он был женат, как и Владимир Святой, на полоцкой княжне. Только не
брал ее с бою, как Владимир Рогнеду, и жили хорошо. Свое прозвище
<Невский> он получил за малую битву, удавшуюся ему в далекие молодые годы,
в те годы, когда только и можно так вот, очертя голову, не собрав рати, с
одною дружиною сунуться на неприятеля, уповая лишь на удачу да на
нежданность натиска... Свеи опомнились быстро, и, кабы не оплошность
Биргера да не удаль молодецкая, ему бы плохо пришлось. После, с немцами,
он уже не забывал так себя. А на что ушли прочие годы? На устроение. Он
устраивал землю. Для себя. Для своих детей. Вот эту русскую землю топтали
татарские кони по его зову. Саблями поганых добывал у родного брата
золотой стол владимирский. Добыл. Разоренную, поруганную, в крови и пепле
сожженных городов... И устраивал.
И принял руку Батыеву, протянутую ему, и сам протянул руку врагу в
час, когда Бату, в споре с Гуюк-ханом, остался один, с малым войском, на
враждебной, едва полоненной земле, и мог быть, возможно, разгромлен
совокупными силами...
И не пошла ли бы тогда иначе вся история Руси Великой? В союзе с
торговым, изобильным, деловитым Западом, с его королями и императорами,
книжной премудростью, замками, рыцарями, каменными городами,
учеными-гуманистами?
Думал ли он, что католики Запада могли оказаться еще пострашней
мунгальской орды, что, наложив руку на храмы, веру, знание, обратив
просторы русских равнин в захолустье Европы, прикрывшись страной, как
щитом, от угрозы степей, они предали бы потом обессиленную, отравленную
учением своим Русь и бросили ее на снедь варварам Востока, надменно
отворотясь от поверженной в прах страны? Или, не загадывая так далеко,
просто не почел рисковать неверным воинским счастьем в споре, исход
которого был слишком неясен и, в поражении, грозил обернуться еще горшею
бедой? Или - из мести за отца, отравленного в Каракоруме ханшей Туракиной,
- решил поддержать он Бату, врага Туракины и Гуюка? Или все это вкупе,
быть может, даже и не понятое, а почувствованное сердцем, обратило его к
союзу с Ордой?
Ручеек просек каменный склон и стремится вниз, с резвой белопенной
радостью рождения. Тут и камня хватит, завала, лопаты земли, чтобы
задержать, запрудить, поворотить течение назад, быть может, перекинуть на
другую сторону горного хребта... Но вот ручей ширится, вбирая ручьи и
реки, обрастает городами, несет челны, поит земли, и уже подумать нельзя,
чтобы не здесь, не в этих брегах и не к этому морю стремился мощный поток,
тот поток, что когда-то упавший камень, оползень или заступ землекопа
могли обратить вспять, и росли бы другие города, и уже иные народы поили
иные стада из этой реки, и в иные моря уходили ее струи... И уже стали бы
думать - почему? Искать неизбежности, доказывать, что именно так, не
иначе, должна была, не могла не потечь река-история, будто история
существует сама по себе, без людей, без лиц. Будут говорить о ее
непреложных законах, ибо видна река, но не камень, повернувший течение
ручья...
Русский князь с тяжелыми властными глазами стоял у истока. Он,
возможно, не знал этого и сам, не ведал, что от него, от копыт его скакуна
потечет, будет расти и шириться великая страна. Он не знал и не ведал