"Дмитрий Михайлович Балашов. Великий стол (Роман, Государи московские, 2)" - читать интересную книгу автора

добром! Бог дал, Бог взял, и все тут. Могила князя Данилы, дела
свершенные, люди, московляне, что верили в него, что радостно улыбались на
улицах при встрече, узнавая своего воеводу (не он один гордился тогдашним
боем под Рязанью!) - вот что держало. Вот от чего нельзя было, грешно было
уйти! Ну, а не уходить? Поддержать Юрия или воспретить ему ехать в Орду,
перемолвить с Бяконтом, собрать бояр: <О себе думал, княже, нас не
спросясь, а - не хотим того!> (А хотим! Хотели же Даниле великого
княжения! Дак то по закону, по праву, по истине Христовой...)
Думал Протасий, великий московский тысяцкий, и чуял, как густо
ударяет в висках расходившаяся кровь. Как быть? Остановить Юрия - значит
поставить под удар все, содеянное Данилой. Поддержать Юрия - пойти против
права и правды, чего никогда не делал и не допускал делать Данил, и тоже,
значит, изменить покойному!
Законна власть Михайлы в роду Всеволодичей. Для всех законна, для
всей Володимерской земли. И надо отдать должное Михайле, достойный он
князь, лучшего не сыскать, пожалуй, ныне в Русской земле! И стол
великокняжеский по праву ему надлежит. А и детки у его справные. И там
безо спора так и пойдет: единая Русская земля, со стольным градом
Тверью...
Решил так, и стало спокойно на душе. Умиротворенно. И пусто. Так
жалко стало своих трудов тщетных, Даниловых дел и устроения! Как тогда
приезжал к ним Михайло, и как встречали, и улицы подмели, и было одно: про
воду спросил тверской князь, есть ли в кремнике? И как после Данил
распорядился отводную башню над ключами поставить под горой... Знал?
Чуял?! Но почему противу Твери?! Против всякого ворога нужна в твердыне
вода!
- Бес, бес меня смущает! - прошептал Протасий и осенил себя крестным
знамением. Но искушение не проходило. Не мог он уехать к Михаилу, изменить
детям покойного! Сам бы с собою жить не сумел потом. И не мог
перечеркнуть, похерить все дела свои и Даниловы теперь, когда княжество
осильнело и наполнено людьми и добром. Не мог!
- Господи! Не о добре, о делах, о трудах своих пекусь, о смердах,
коим печальник и заступа! О детях господина своего, ушедшего к Тебе, в
выси горние! Его же дела сам веси, в лоне своем прия! Наставь меня и спаси
от греха!
И едва не заплакал Протасий, сломленный тяжестью, обрушившейся на
него, не в силах противустать искушению и заранее, тщетно, замаливая
непростимый грех свой, ибо дела и скорби жизни сей предпочел он сейчас
усладам жизни вечной, волю поставил выше правды и должен был получить
воздаяние за то рано или поздно, сам или в потомках своих.
Федор Бяконт нынче хворал. В полуденный зной испил ледяной воды
колодезной - и как разломило всего. Сейчас отлеживался на скользком
соломенном ложе, туго обтянутом нарядною клетчатою рядниной, под шубным
одеялом из хорошо выделанных пушистых и легких овчин (особую, долгорунную
ярославскую породу нынче начали по его приказу заводить в Бяконтовых
деревнях по Воре и Яузе). И Федор, когда легчало, с удовольствием
поглаживал шелковистые длинные завитки. Любил, когда свое, а не покупное.
Крохотная книжица греческого письма, в коей пересказывались преданья
Омировы, раскрытая на перечне богатырей еллинских, приплывших под град
Троянский, без дела лежала на одеяле. Не читалось. Задал задачу им с