"Дмитрий Михайлович Балашов. Великий стол (Роман, Государи московские, 2)" - читать интересную книгу автора

Там сейчас боярыня с сенными девками и дочерьми работают в пялах шелковый
и парчовый воздух в Данилов монастырь, читают <Жития> или, скорее, судачат
о чужих делах семейных и, верно, еще не прослышали о том, с чем сейчас
мялся в иконном покое боярин Ощера, посланный князем Юрием.
Протасий, проходя к себе (уже знал о гонце), походя и рассеянно
спросил дворского о прошлогодней ржи: всю ли уже вывезли из житниц?
Готовили место под новину, урожай обещался добрый сегод, хлеба стояли
густою золотою стеной по грудь человеку. И по остренькому проблеску в
глазах дворского догадал, что уже, почитай, все холопи знают или
догадывают о чем. <Скоры на слухи!> - подумал недовольно.
Твердо ступая, Протасий миновал повалушу, и двое челядинов, что
прибирали со столов, почтительно склонились перед ним. Высокий, с
костистым большим лицом и прямою, ровно подрезанною бородой, московский
тысяцкий даже и в хоромах своих хранил важную величавость лица и поступи.
Строгий, но и справедливый с челядью, он никогда не смеялся, слуги редко
видали промельк улыбки на его большом жестком лице. Никогда и не горевал
наружно, не гневался скоро и громко, как иные. С тою же твердостью, как
обслугу, вел он и семейство свое: жену, дочерей и двух сынов, Данилу с
Василием, надежду и опору отцову...
И он-то на похоронах князя Данилы всенародно в голос рыдал неожиданно
высоким тонким голосом, со всхлипами, весь в слезах, как-то сломавшись
после отпевания, уже когда гроб опускали в землю в Даниловом монастыре на
общем кладбище (так наказал сам князь). И замерли бояре, державшие концы
белых полотенец, остановились и те, с крышкою гроба, ибо сам строгий
московский тысяцкий уцепился пальцами за край домовины и рыдал, никак не в
силах справиться с собою. И в народе, где тоже слышались сдержанные
всхлипы (Данилу любили многие), легким ропотом уважения отвечали бурно
прорвавшемуся горю такого большого и сильного значением своим на Москве
человека...
Сейчас, вспоминая, он бы, пожалуй, сумел сказать, почему его так
потрясла преждевременная и нежданная смерть Данилы, - хоть и болел, и
слабел князь, - а все же помер не в срок, не на столе великокняжеском, к
чему твердо всю жизнь шел Протасий-Вельямин еще с того отцова поученья,
что когда-то станет тогдашний смешной Данилка князем великим вослед отцу,
Александру Невскому... И вот после четверти века, - да поболе, пожалуй! -
четверти века службы, трудов и успехов вдруг и разом все оборвалось,
кончилось... Сейчас, ежели б подумал, может, так бы и объяснил свой
тогдашний детски беспомощный и отчаянный плач великий боярин московский,
тысяцкий, ближник князя Протасий-Вельямин, или Вельямин Федорович, из рода
великих бояр владимирских, приехавший на Москву юношей далеким памятным
летним погожим утром вместе с юным князем, да, уже поболе четверти века
тому назад!
Сейчас бы, задумавшись, и объяснил он свой плач и горе, но тогда, при
гробе Данилы, ни о чем таком не думал Протасий-Вельямин, а просто
прорвалось что-то в его всегда сдержанном строгом и величавом норове,
оборвалось, и пролились слезы, и раздались рыдания, детские, с высокими,
чуть ли не женскими всхлипами, с сотрясанием всего тела, от сведенных
судорогою пальцев, что отчаянно, вопреки разуму, старались удержать на
земле домовину с княжеским прахом.
Да. Не ждал он смерти своего князя! И болел, и лежал Данила, а - не