"Дмитрий Михайлович Балашов. Великий стол (Роман, Государи московские, 2)" - читать интересную книгу автора

Шли, наступчиво ударяя посохами в землю, подымая пыль черными сбитыми
постолами; шли, погоняя тощих, со стертыми в кровь холками лошадей, под
отчаянный скрип немазаных осей перегруженных скарбом и лопотью телег; шли
целыми деревнями и в одиночку, сторожко выглядывая из-под ладоней: не
покажется ли верховой в остроконечной татарской шапке? Шли, хоронясь
городов и обходя открытые ветру и взору места, одинаково посеребренные
всех уравнявшею пылью... И только по взгляду, невзначай поднятому горе,
проблеснувшему углубленною в себя мыслью, да по странно оттопыренной торбе
за плечами, где угадывались острые медные углы тяжелой книги, можно было
отличить ученого мужа, книжника и философа, от простого людина, ратая или
кузнеца... И редкий взор останавливала в те поры отверстая сума книгочия в
сухом придорожном бурьяне, - где рядом бросится в очи острый кадык и
расклеванное лицо мертвеца, - только пыльный ветер степей сперва с
осторожной робостью, а потом все быстрее и злее перелистывает и рвет листы
с непонятными ему греческими литерами <Дигест> Юстиниана или <Книги
церемоний> Константина Багрянородного...
Уходили черные люди, уходили бояре, уезжали вконец оскудевшие князья.
Из Чернигова забивались в лесную брянскую сторону, куда и сам князь
черниговский перебрался с двором и дружиной, увозя остатки чудом
сбереженных черниговских святынь: книги и чаши, паволоки, мощи святых и
иконы древлего византийского и киевского письма.
Разоренные и разоряемые ежегодно рязанские и муромские князья не
могли дать исстрадавшимся людям верной защиты, и потому беглецы,
передохнув в приокских красных борах, дальше брели, за Оку, на Москву, ко
князю Даниле, еще не ведая, что умер хлебосольный московский хозяин, и
того дальше, в Тверь, к Михайле Тверскому, и совсем далеко, в леса
заволжские, где и не слыхать было, какие оселе правят князья, да и есть ли
они тамотка? Так изгибала земля.
А далекий Новгород богател, сильнел и все меньше хотел связывать
судьбу свою с властью великокняжеской. И когда пришла пора решать о новом
главе Золотой Руси, то решала о том одна лишь Владимирская земля, сама не
знавшая еще, что решает за всю Великую Русь, ибо люди не ведают своей
грядущей судьбы, ни судьбы земли отцов и внуков своих.
Решали: кому быть по Андрее Александровиче великим князем
владимирским? И тут вдруг и сразу как-то не стало спора. Данила, что мог и
должен был княжить по Андрее, умер раньше брата, и по лествичному древнему
счету в очередь за детьми Александра Невского пришел черед сыновей его
младшего брата, Ярослава Тверского, вернее, одного сына - Михаила.
И имя было названо, и слово было сказано, и слово то пронеслось по
земле: Михайло Тверской, а боле никто!
В Нижнем и Костроме громили и топили бояр Андреевых. Разом зашумели
народные веча по городам. В грозовом освеженном воздухе словно сама земля
зашевелилась, стряхивая с себя то, что мешало и душило ее. И поскакали
гонцы по дорогам, заспорили бояре в теремах, заволновалась простая чадь по
градам и весям.
Суздальский князь, Михайло Андреич, престарелый племянник Невского,
получив весть о смерти Андрея Александровича, хмуро задумался и, отослав
дворского, сел в особном покое своем. <Раньше бы!> Была бы жива мать,
вдова Андрея Ярославича, дочь великого галицкого князя Даниила Романыча,