"Дмитрий Михайлович Балашов. Отречение (Роман) (Государи московские; 6)" - читать интересную книгу автора

наружу и очередные сторожи, ленясь разгрести снег, боком пролезали в жило.
Ветер утих на заре, но все заволокло, точно дымом, морозною мгою. Во
мгле глухо протопотали кони. Не скрипели сани, не визжали полозья на
молодом пушистом снегу, и сторожевые, дремавшие у избы, даже не поспели
схватиться за рогатины, как на них из мглы навалились, крутя руки назад,
княжеские дружинники.
Дверь молодечной попросту сняли с подпятников. Внутри избы створился
ад: очумелые со сна, с похмельными головами ушкуйники искали впотьмах
порты, оружие, визжали татарки, свой бил своего. Фома, на плечах которого
повисли враз четверо суздальцев, рыкнув, раскидал кметей, вырвал широкий
нож - запахло кровью, но острый удар копейного лезвия в живот разом лишил
сил новогородского богатыря. Кровь с бульканьем выходила из раны. Фому
повело. Он падал, заваливаясь, рыча, пытаясь слабнущими пальцами оторвать
от себя вражеские руки, мутно глядя гаснущими глазами, как брали
растерянную вольницу, вязали молодцов, вели ясырей... Бормотал:
- Мой грех! Ни за цьто погубил дружину! Ляд правду баял... Во слух не
взял... Простите, други, за ради Христа! - Одинокая слеза скатилась по
щеке Фомы. Он задышал хрипло, кровь хлынула горлом, и очи замглились
смертною истомой. Владимирцы, проволочив по полу, выпустили из рук тяжелое
тело, уложили прямь дверей. И плененные новогородцы, подталкиваемые в
спину древками копий, коротко взглядывали, переступая, на своего атамана,
погинувшего и погубившего братью свою...
Утро пробилось наконец сквозь завесу туманной мги. Ясыри послушно
таскали товар, укладывали в сани кули, поставы сукон, бочки и связки
мехов, затягивали вервием. Где-то еще дрались, кого-то сволакивали с
подволоки, за кем-то гнались по глубокому снегу обережья.
Четверо новогородцев, забившись в поварню и завалив выход,
отбивались, и уже в груде столпившихся у дверей поварни суздальцев
мелькал, посвечивал дымно загорающийся факел.
- Запалю! - кричал, ярясь, боярин. Ему отвечали изнутри матерной
руганью. Вот запылал свес кровли. Быстрее забегали ясыри, грузя на
княжеские розвальни грабленое добро. Дымный столб поднялся над кровлею
поварни. Спеленутые арканами новогородцы, кто молча, кто скрипя зубами и
матерясь, смотрели на разгорающийся пожар.
- Кто там из наших? - негромко вопросили у Креня за плечом. Гридя,
морщась (разбитое лицо саднило), скосил глаза.
- Митюх, кажись, с Окишем...
- Цетверо тамотка! - поправили из толпы.
Все - и суздальцы, и новогородцы - завороженно глядели на
разгорающееся пламя. Изнутри послышался вой, но дверь упорно не отворяли и
никто не выходил наружу. Уже веселые языки плясали над начинавшей
прогибаться кровлей, и снег с уханьем сползал пластами с горячей драни.
Уже и княжеские кмети, морщась от жара, начинали отступать посторонь.
- Погинули молодчи?
- Не, еще живы!
- Скорей бы... - переговаривались в толпе полоняников.
Вот шевельнулось бревно под стрехою, вот, выбросив столб сверкающих
искр, рухнула наконец кровля. Полетели поднятые столбом горячего воздуха
ошметья драни, и что-то, как пылающая головня, выбросилось из яростного
костра и покатилось, побежало по снегу. Суздальцы кинулись вслед. Из