"Джеймс Боллард. Автокатастрофа" - читать интересную книгу автора

тридцатисекундного рекламного ролика новейшей спортивной модели Форда - мы
надеялись пригласить одну из множества знаменитых актрис. В день моей аварии
я присутствовал на конференции с приглашенной постановщицей Аидой Джеймс. По
счастливому стечению обстоятельств одна из актрис, Элизабет Тейлор, как раз
собиралась начать съемки в новом художественном фильме в Шефертоне.
- Аида звонила, чтобы сказать, как она сожалеет о случившемся. Ты
можешь еще раз взглянуть на проект? Она внесла кое-какие изменения.
Я раскрыл папку, но перед тем посмотрел на свое отражение в зеркальце
Кэтрин. Защемленный в голове нерв переломил линию моей правой брови, которая
нависла, как черная повязка пирата, скрывая от меня мой новый характер. Этот
странный козырек, очевидно, скрадывал меня всего. Я вглядывался в свое
бледное лицо манекена, пытаясь прочесть его черты. Эта гладкая кожа,
казалось, принадлежала персонажу какого-то фантастического фильма, который
покинул летательный аппарат и ступил на светящуюся почву незнакомой планеты.
В любой момент моя кожа могла соскользнуть.
Повинуясь порыву, я спросил:
- Где машина?
- Внизу, на больничной стоянке.
- Что? - я приподнялся на локте, пытаясь выглянуть в окно. - Моя
машина, а не твоя. Я представил себе ее, установленной в качестве
назидательного экспоната под окнами операционных.
- Она разбита вдребезги. Полиция отвезла ее на стоянку возле
отделения.
- Ты ее видела?
- Сержант просил меня опознать ее. Он не поверил, что ты остался жив.
-- Она смяла сигарету. - Мне жаль мужа доктора Ремингтон.
Я многозначительно посмотрел на часы над дверью, надеясь, что она скоро
уйдет. Это фальшивое соболезнование мертвому мужчине раздражало меня. Явно
всего лишь повод для упражнения в нравственной гимнастике. Бесцеремонность
молодых медсестер была частью той же пантомимы сожаления. Я часами думал об
убитом, представляя себе, как скажется эта смерть на его жене и детях. Я
думал о безумных миллисекундах боли и бессилия, о последних мгновениях его
жизни, куда он был катапультирован из приятной домашней интерлюдии к
концертине металлической смерти. Такие ощущения жили в сфере моих
взаимоотношений с мертвым человеком, в сфере реальности моих израненных ног
и груди, в незабываемой сфере столкновения моего тела с интерьером
автомобиля. По сравнению с этим карикатурное горе Кэтрин было не более чем
схематическим жестом - она могла разразиться трагической арией, хлопать
себя по лбу, прикасаться к каждому второму температурному графику в палате,
включать наушники, висящие над кроватями.
В то же время я знал, что мои чувства к мертвому человеку и его жене
уже носили оттенок некой неопределенной враждебности, полусформировавшейся
мечты об отмщении.
Кэтрин смотрела, как я перевожу дыхание. Я взял ее левую руку и прижал
к своей грудной клетке. В ее изощренном представлении я уже становился
чем-то вроде эмоциональной видеокассеты, занявшей место в одном ряду со
всеми теми, которые освещали трагические эпизоды нашей жизни, представляли
сцены боли и насилия - теленовости о войнах и студенческих выступлениях,
стихийных бедствиях и произволе полиции, которые мы мимоходом смотрели по
нашему цветному телевизору в спальне, мастурбируя друг друга.