"Сергей Балмасов. Иностранный легион " - читать интересную книгу автора

прибывая сюда, не подал рапорт о переводе к сербам, все жду ответа, не писал
бы, и остальным не советую. Прошу терпеть, потому и боюсь, будут душить их,
найдут способ. Ну, вот вам Легион. Понятно стало хоть немножко? А все-таки
жизнь всего сильнее и над всем верх возьмет!" Факты, один ужаснее другого,
происходили и на фронте. "Однажды, - рассказывал мне волонтер Руцман, - нам
делали прививки. Я заболел и на носилках был отнесен в Шато Бланк Саблон.
Меня положили в погреб на тюфяк, который подо мной "пошел пешком", полный
вшей. Когда товарищи пришли сюда, то по мне гуляли крысы. Без памяти я
пролежал 24 часа, и, только когда Шапиро узнал об этом, он поднял шум, и
после этого доктор вызвал меня и отправил в деревню". Случаи незаконного
избиения солдат все учащались. Бывало, что люди уходили с постов и удирали в
другие линии. Но мера стала переполняться. Начальство поняло, что все
границы перейдены и, например, избившего волонтера Цукера, капрала М.,
вызвало к себе, разжаловало и сослало в Марокко. Надо сказать, что частичная
вина за все происходящее ложится и на самих волонтеров. По приходу в Блуа
они были разделены на категории, из которых одна, отделенная в Халлас, была,
по преимуществу, реформирована еще до ухода на фронт. Лень, пьянство, кражи,
разврат, очень нечастые, но бывавшие факты дезертирства - все это вооружило
французов, смешивавших всех волонтеров в своей оценке воедино. Бесконечные
раздоры происходили на почве столкновений русских с австрийскими поляками,
турецкими евреями и румынами. Эти последние завели довольно нечистоплотную
торговлю, набирая вещи из краденых у солдат пакетов и продавая их за бешеные
деньги. Фунт шоколада шел по 8 франков, четверть хлеба - по 2 франка, стакан
чая - по 50 сантимов, пакет табаку - по 25 су. Воровство стало явлением
повседневным - вещи исчезали из солдатских мюзеток, карманов, с самого
человека, пока он спал. Но все это, повторяю, относится к тем, кого сами
французы отделили как заведомо низший элемент и кто в громадном большинстве
случаев не пошел на фронт. Начальство постепенно стало отдавать себе отчет в
происходящем, и вскоре капитан 4-й роты Вервилье опросил всех волонтеров,
составил докладную записку на основании жалоб и издал приказ, категорически
воспрещавший какие-либо инсинуации по поводу мотивов русского
добровольчества и т. п. Надо заметить, что положение добровольцев, особенно
евреев, в других союзнических армиях было не лучше морально, чем во Франции.
В смысле еды и обмундирования англичане и американцы, быть может, несколько
лучше, но в душе они натерпелись всякого горя. Я привожу в конце книги
рассказ одного волонтера, служившего в Английском еврейском легионе, как
тяжкую страницу из истории еврейского народа.
Так же, как и во Франции, их обвинили в том, что они пошли на войну
есть английский хлеб, несмотря на то что среди ангажировавшихся были, с
одной стороны, люди весьма состоятельные, а с другой - студенты,
записавшиеся исключительно по идейным соображениям: "Палестина! - это были
наши идеалы, и за них мы пошли биться..." Ощущение какой-то глубокой,
совершенной по отношению к ним несправедливости усилилось еще и благодаря
тому, что в это время произошла страшная битва при Каранси,[187] в которой
погибло столько добровольцев. Когда стало известным, что готовится атака,
вызвались идти впереди четыре батальона русско-польских волонтеров, из
которых 80 % наличного состава было перебито или выбыло из строя. Среди них
громадный процент пал на русских и поляков. Я привожу целиком письмо одного
легионера, написанное 15 мая 1915 г., т. е. немедленно вслед за атакой. Оно
не нуждается в комментариях. "Вчера получил твое письмо и открытку, но не