"Оноре де Бальзак. Турский священник" - читать интересную книгу автора

сколько полным соответствием между размерами этой вещи и размерами галереи.
А потом на свои сбережения он полностью привел в порядок голую и пришедшую в
запустенье галерею: паркет был тщательно натерт, потолок побелен, панели
отделаны под дуб. Камин был выложен мрамором. У аббата хватило вкуса
подобрать себе старинные ореховые кресла с резьбой. Длинный стол черного
дерева и два шкафчика-буль придали галерее вполне стильный вид. За два года,
благодаря щедрости благочестивых прихожан и завещательным распоряжениям его
духовных дочерей, понемногу заполнились пустые полки в книжном шкафу аббата.
Наконец, дядя аббата Шаплу, бывший ораторианец[5], завещал ему, умирая,
фолианты творений отцов церкви и другие книги, ценные для священника.
Бирото, все более и более дивясь последовательным превращениям когда-то
пустой галереи, понемногу преисполнился невольной зависти. Ему захотелось
обладать этим кабинетом, который вполне соответствовал строгости нравов,
подобающей духовным лицам. Желание это разгоралось с каждым днем. С течением
времени викарий, часами работая в своем кабинете, научился ценить его тишину
и покой, а не только восторгаться его удачным расположением. В последующие
годы аббат Шаплу превратил свою келью в настоящую молельню, и его
благочестивые почитательницы принялись с рвением украшать ее. Позднее одна
из дам преподнесла канонику для его спальни кресло, обитое ручной вышивкой,
над которой она долго работала на глазах у этого любезного человека, причем
он и не догадывался, кому ее работа предназначена. Тогда и спальня, - как
прежде галерея, - ослепила викария. Наконец, за три года до смерти, аббат
Шаплу завершил убранство своей квартиры, отделав гостиную. Мебель ее, хотя и
обитая всего лишь красным трипом, очаровала Бирото. С того дня, как он
увидел алые шелковые шторы, кресла красного дерева, обюсоновский ковер,
украшавший эту просторную, заново выкрашенную комнату, квартира Шаплу стала
его тайной страстью. Жить в ней, ложиться в кровать с широкими шелковыми
занавесями, быть окруженным тем уютом, каким был окружен Шаплу, - в глазах
Бирото стало счастьем, выше которого ничего нельзя и пожелать. Вся зависть,
все честолюбие, рождаемые соблазнами жизни в людских сердцах, слились для
него в настойчивое и тайное желание - иметь свой угол, подобный тому, какой
создал себе каноник Шаплу. Если его друг хворал, аббат, конечно, приходил к
нему из чувства чистосердечной привязанности, но всякий раз, когда он
узнавал о недомогании каноника или сидел у постели больного, его, в глубине
души, волновали разнообразные мысли, сущность которых сводилась к одному:
"Если Шаплу умрет, мне можно будет занять его квартиру!"
Однако добросердечному и недалекому, ограниченному викарию не приходило
в голову добиваться тем или иным способом, чтобы Шаплу завещал ему свою
библиотеку и обстановку.
Аббат Шаплу, любезный и снисходительный эгоист, угадал страсть своего
друга - что было совсем не трудно - и простил ее - что было несколько
труднее для священника. Но и викарий не изменял своей привязанности к нему и
продолжал ежедневно сопровождать каноника в прогулках по одной и той же
аллее бульвара, ни разу за все двенадцать лет не пожалев о потраченном
времени. Бирото, считавший свою невольную зависть грехом, стремился искупить
ее особой преданностью аббату Шаплу. И аббат вознаградил его за это братское
чувство, столь наивно-искреннее: за несколько дней до своей кончины он
сказал Бирото, когда тот читал ему "Котидьен":
- На этот раз ты получишь квартиру: я чувствую, что для меня все
кончено.