"Оноре де Бальзак. Банкирский дом Нусингена" - читать интересную книгу автора

камелией в волосах, камелией у пояса, еще одной камелией на оборке юбки и
камелией...
- Ну вот! Теперь пошли триста коз Санчо!
- Но ведь в этом-то и суть литературы, дорогой мой! "Кларисса" -
шедевр, и в ней четырнадцать томов, а самый посредственный водевилист
изложит тебе сюжет этого романа в одном акте. Если мой рассказ интересен, на
что ты жалуешься? Туалет Изоры был очарователен, но, может быть, тебе не
нравятся камелии? Ты предпочитаешь георгины? Нет? Тогда получай каштан! -
воскликнул Бисиу, очевидно, запустив каштаном в Блонде, ибо мы услышали, как
что-то стукнуло о тарелку.
- Я виноват, признаюсь! Рассказывай дальше, - смирился Блонде.
- Продолжаю, - сказал Бисиу. - "Вот на ком бы жениться!" - обратился
Растиньяк к Боденору, указывая на малютку с непорочно белыми камелиями.
Растиньяк был одним из близких друзей Годфруа. "Я как раз об этом подумал, -
ответил ему Годфруа шепотом. - Чем вечно дрожать за свое счастье, выискивать
способ шепнуть словечко в рассеянно слушающее тебя ушко, высматривать в
Итальянской опере, какой цветок, белый или красный, украшает ее прическу,
следить, не высунулась ли из окна кареты в Булонском лесу затянутая в
перчатку ручка, как это принято на Корсо в Милане; чем проглатывать наспех
за дверью кусочек торта, точно лакей, допивающий вино, оставшееся на донышке
бутылки; чем пускать в ход всю изобретательность, чтобы, как почтальон,
сунуть записку и получить ответ; чем радоваться двум строчкам нежнейших
излияний и быть вынужденным прочесть сегодня пять фолиантов, а завтра
строчить послание в два листа, что крайне утомительно; чем спотыкаться на
ухабах и пробираться вдоль изгороди, - не лучше ли, спрашиваю я, предаться
упоительной страсти, которой так завидовал Жан-Жак Руссо, полюбить попросту
молодую девушку, вроде Изоры, и жениться, если, сблизившись с нею,
почувствуешь сродство душ, - словом, стать счастливым Вертером!" - "Что ж,
решение не хуже всякого другого, - серьезно ответил Растиньяк. - На твоем
месте я бы погрузился, пожалуй, в эти безгрешные радости; такой аскетизм
нов, оригинален и стоит сравнительно недорого. Твоя Мона Лиза очаровательна,
но, предупреждаю тебя, глупа, как балетная музыка".
Тон, которым была произнесена последняя фраза, показался Годфруа
подозрительным, он решил, что Растиньяк умышленно старается разочаровать
его, и, как бывший дипломат, узрел в нем соперника. Неудавшаяся карьера
нередко налагает отпечаток на всю нашу последующую жизнь. Годфруа врезался
по уши в мадмуазель Изору д'Альдригер. Растиньяк разыскал рослую девицу,
которая беседовала с кем-то в соседней гостиной, где шла игра в карты, и
шепнул ей на ухо: "Мальвина, ваша сестра поймала только что в сети рыбку
весом в восемнадцать тысяч франков ренты. Он знатен, хорошо воспитан,
положение в свете; понаблюдайте-ка за ними, и, если дело пойдет на лад,
станьте наперсницей Изоры и не давайте ей сказать ни слова без подсказки".
Около двух часов ночи лакей, подойдя к маленькой сорокалетней альпийской
пастушке, кокетливой, как Церлина из оперы "Дон-Жуан", возле которой сидела
Изора, доложил: "Карета госпожи баронессы подана". И Годфруа увидел, как его
красавица из немецкой баллады увлекла свою удивительную мамашу в вестибюль;
за ними последовала и Мальвина. Годфруа, сделав вид (какое ребячество!), что
идет узнать, к какой банке варенья пристроился его Джоби, имел счастье
лицезреть, как Изора и Мальвина укутывали свою резвую маменьку в шубу и
помогали друг другу одеться перед ночным путешествием по Парижу. Обе сестры