"Оноре де Бальзак. Тайны княгини де Кадиньян" - читать интересную книгу автора

он ни был виноват передо мной, я, прочтя это письмо, все-таки подумала, что
он в разлуке с семьей и с сыном, которого любит.
Эти слова, сказанные тоном самым задушевным, обличали ангельскую
чувствительность. Д'Артез был растроган до последней степени. Любопытство
любовника едва ли не превратилось в любознательность психолога или
литератора. Ему захотелось узнать, на какое величие души способна эта
женщина, до каких пределов простирается ее дар всепрощения, и убедиться в
том, что эти светские создания, обвиняемые в легкомыслии, в черствости
сердца, себялюбии, могут быть ангелами. Голос его слегка дрожал, когда,
вспомнив, что раз уж он пытался познать это небесное сердце и был отвергнут,
он взял руку прекрасной Дианы, нежную, прозрачную руку с тонкими, точеными
пальцами, и спросил:
- Не достаточно ли теперь окрепла наша дружба, чтобы вы могли
рассказать мне о ваших испытаниях? Не потому ли вы задумались, что
вспоминаются старые скорби?
- Да, - ответила она, и слово это прозвучало, как самая нежная нота,
когда-либо извлеченная из флейты Тюлу.
Она снова погрузилась в задумчивость, и глаза ее заволоклись дымкой.
Даниель, проникнутый торжественностью минуты, находился в тревожном
ожидании. Фантазия поэта заставляла его видеть как бы облака, которые
медленно рассеивались перед ним, раскрывая святилище, где ему предстояло
лицезреть закланного агнца у ног господних.
- Так что же? - сказал он мягким и тихим голосом.
Диана взглянула на этого покорного просителя, затем потупила взор и
опустила веки с видом самым целомудренным. Надо было быть чудовищем, чтобы
заподозрить хоть тень лицемерия в том пленительном движении, каким лукавая
княгиня вновь подняла свою очаровательную головку, еще раз пристально
посмотрев в молящие глаза этого великого человека.
- Можно ли мне? И должна ли я? - промолвила княгиня, не удержавшись от
жеста, в котором была нерешительность, и глядя на д'Артеза с такой
божественной и мечтательной нежностью. - Мужчины так мало верят подобным
вещам. И считают, что они не обязаны соблюдать тайну!
- Зачем же я здесь, если вы мне не доверяете? - воскликнул д'Артез.
- Ах! друг мой, - ответила она, вкладывая в этот возглас чудесный
оттенок невольного признания, - когда женщина привязывается на всю жизнь,
разве она способна рассчитывать? Речь не о том, что я могла бы вам отказать
(а в чем бы я могла отказать вам?), но в том, что бы вы стали думать обо мне
после того, как я все открою. Пусть я вам расскажу, в каком страшном
положении очутилась я в мои годы, - но что подумаете вы о женщине, которая
обнажила перед вами скрытые язвы брака, продала вам чужие тайны? Тюренн
сдержал слово, которое дал ворам, - так не вправе ли мои палачи ожидать и от
меня такой же безукоризненной честности?
- Давали ли вы кому-нибудь слово?
- Господин де Кадиньян не счел нужным потребовать от меня соблюдения
тайны. Так вы хотите больше, чем мою душу? О, тиран! Вы желаете, чтобы я
из-за вас поступилась своей честью, - сказала она, бросив д'Артезу такой
взгляд, как будто это ложное признание было ей дороже жизни.
- Вы, стало быть, считаете меня за человека совершенно заурядного, если
опасаетесь чего-либо дурного с моей стороны, - сказал д'Артез с плохо
скрытой горечью.