"Оноре де Бальзак. Серафита" - читать интересную книгу автора

этот, казалось, неприступный пик.
И в самом деле, никогда раньше Серафитус так не светился, а именно этим
словом можно было охарактеризовать живость его лица, саму его суть. Не
происходила ли его красота от ослепительной белизны, которую придают коже
чистый воздух гор и зеркало снегов? А может, от внутреннего движения,
возбуждающего плоть в момент, когда она отдыхает после долгого волнения? Или
все дело было в контрасте между золотым светом, исходящим от солнца, и
мраком туч, через которые прошла эта красивая пара? Возможно, к этому
следовало бы еще добавить эффект одного из самых прекрасных явлений
человеческой натуры. Если бы какой-нибудь проворный физиономист исследовал
Серафитуса, казавшегося в тот миг - с гордостью на челе и блеском в глазах -
семнадцатилетним юношей, если бы он попытался разглядеть суть этой цветущей
жизни под самыми белыми одеждами, в которые когда-либо север обряжал своих
детей, то мог бы вполне поверить в существование некоего фосфорического
флюида из нервов, светившихся, казалось, под кожей, или в постоянное
присутствие какого-то внутреннего света, расцветившего Серафитуса, подобно
лучам в бокале из белоснежного алебастра. Когда Серафитус снял перчатки,
чтобы отвязать лыжи Минны, руки его могли показаться нежными и утонченными,
чувствовалось, однако, что в них скрывалась сила, не уступающая той, что
Создатель вложил в прозрачные клешни краба.
Огни, полыхавшие в его золотистом взоре, соперничали с лучами солнца,
будто он не вбирал эти лучи, а сам наполнял их светом. Тонкое и хрупкое, как
у женщины, тело выдавало в Серафитусе одну из тех внешне слабых натур, чья
сила всегда соответствует желанию и обретается в нужный момент. Не отличаясь
высоким ростом, Серафитус как бы вырастал, когда поворачивался лицом;
казалось, что он готовится взлететь. Волосы, завитые рукой феи и как будто
приподнятые чьим-то дыханием, усиливали иллюзию его неземного поведения; но
легкая, естественная осанка отражала скорее его моральное, а не телесное
состояние. Соображение Минны способствовало этой постоянной галлюцинации,
перед чарами которой не устоял бы никто, она придавала Серафитусу черты
сказочных существ из счастливых снов. Ни один из известных типов не мог бы
дать представление об этом, на взгляд Минны, безусловно мужественном лице,
которое, однако, с точки зрения мужчин, могло бы затмить, благодаря своей
женской грации, самые прекрасные головки Рафаэля. А ведь этот художник небес
постоянно вкладывал нечто вроде спокойной радости, любовной неги в линии
своих ангельских красавиц; но, по крайней мере, если взглянуть на самого
Серафитуса, кто бы мог придумать грусть, смешанную с надеждой, наполовину
скрывавшую неизгладимые чувства, запечатленные в его чертах? Кто смог бы,
даже силой всемогущей фантазии художника, разглядеть тени, отбрасываемые
неким мистическим ужасом на это слишком умное лицо, которое, казалось,
вопрошало небо и на котором неизменно отражалось сочувствие к людям? Эта
голова плыла горделиво, подобно великолепной хищной птице, чей крик
сотрясает воздух, и в то же время смиренно склонялась, подобно горлице, чей
голос наполняет нежностью молчаливый лес. Кожа Серафитуса отличалась
удивительной белизной, ее еще больше оттеняли ярко-красные губы, темные
брови и шелковистые ресницы - единственные черты, проступавшие на бледном
лице, чья абсолютная правильность ни в чем не ослабляла силу чувств: они
отражались на нем спокойно, ненавязчиво, но с той величественной и
естественной серьезностью, которую мы обычно приписываем высшим существам.
Все в этой мраморной фигуре выражало силу и спокойствие. Минна поднялась,