"Мюриель Барбери. Элегантность ежика " - читать интересную книгу автора

жадностью читала его газету, а там писали только о войнах да колониях.
Почему я не пошла учиться дальше? Сама не знаю. Думаете, смогла бы?
Ответить мог бы разве что оракул. Меня мутило при одной мысли о том, чтобы
мне, голодранке, без всякой красоты и обаяния, без роду-племени и без
амбиций, неотесанной и не умеющей шагу ступить на людях, соваться в мир
баловней судьбы и соревноваться с ними, - так что я и не пыталась. Я хотела
только одного: чтобы меня оставили в покое, ничего от меня не требовали и
чтобы каждый день можно было выкроить немножко времени для утоления моего
ненасытного голода.
Когда у тебя нет потребности в пище и вдруг на тебя нападает голод, то
это и мучение, и просветление. В детстве я была вялой, почти калекой -
сутулой, чуть ли не горбатой, и безропотно жила в полном убожестве, потому
что знать не знала, что есть какая-то другая жизнь. Полное отсутствие воли
граничило с небытием - ничто не вызывало во мне интереса, ничто не прерывало
дремоты; меня, как травинку в море, несло куда-то по прихоти неведомых сил;
при такой бессознательности не могло зародиться даже желание со всем
покончить.
Дома у нас почти не разговаривали. Дети вопили, а взрослые занимались
каждый своим делом, как будто нас и вовсе не было. Мы ели простую и грубую
пищу, но досыта, нас не обижали, одевали по-бедняцки, но в чистые и
тщательно залатанные одежки, так что мы могли их стыдиться, зато не мерзли.
Но речи мы почти не слышали.
Свет просиял, когда в пять лет я первый раз пошла в школу и с
удивлением и страхом услышала чужой голос, обращенный ко мне и назвавший мое
имя.
- Ты Рене? - спросил этот голос, и чья-то рука ласково опустилась мне
на плечо.
Это было в коридоре, нас собрали там в первый день учебного года,
поскольку на улице шел дождь.
- Рене? - повторил мелодичный голос откуда-то сверху, а рука все так
же, легко и нежно, поглаживала мое плечо - язык прикосновений был мне
совершенно неизвестен.
Я подняла голову - движение такое непривычное, что мне едва не стало
плохо, - и встретила взгляд.
Рене. Это же я. Впервые кто-то позвал меня по имени. Родители обычно
просто призывно махали рукой или односложно меня окликали, и, когда эта
незнакомая женщина - первым, что я увидела, были ее светлые глаза и улыбка -
произнесла мое имя, душа моя распахнулась перед ней, она внезапно стала мне
так близка, как никто и никогда прежде. Мир вокруг обрел цвет. В болезненной
вспышке встрепенулись все чувства: я услышала шум дождя, увидела стекающие
по оконным стеклам струи, ощутила запах мокрой одежды, тесноту коридора, в
котором кишела ребятня, подивилась мерцающему блеску старинных медных
крючков в раздевалке, где висели гроздья пальтишек из плохонького сукна, и
высоким - на детский взгляд, до самого неба - потолкам.
Испуганно уставясь на учительницу, которая заставила меня заново
родиться, я вцепилась в ее руку.
- Давай-ка снимем твою куртку, Рене, - предложила она и, крепко
придерживая, чтоб я не упала, быстро и сноровисто раздела меня.
Многие думают, что сознание просыпается в тот миг, когда мы рождаемся,
но это заблуждение, которое объясняется, скорее всего, тем, что мы не можем