"Алессандро Барикко. CITY" - читать интересную книгу автора

криволинейным стенам, избежав террора углов. Поэтому профессор Мондриан
Килрой, словно наэлектризованный от радости, считал возможным в этом месте
лекции показать диапозитив номер 421, изображавший перспективу двух залов
парижской Оранжереи, где были выставлены в январе 1927 года "Нимфеи" Моне и
где еще сегодня публике было бы позволено видеть их, если бы "видеть"
не
было словом, полностью несоответствующим ситуации, а именно - невозможности
разглядывать панно.
(Диапозитив номер 421)
Каждый сантиметр поверхности "Нимфей" - это криволинейная поверхность,
господа. И здесь профессор Мондриан Килрой подходил к сути лекции номер 11,
самой ясной и отчетливой из всех лекций. Он приближался к слушателям и
отныне развертывал свои положения медленно и методично, как река,
оставляющая наносы.
Я видел людей в этом помещении, видел, как они боролись с "Нимфеями".
Войти в дверь и немедленно ощутить себя потерянными, словно ОТЛУЧЕННЫМИ от
привычной задачи - видеть, ВЫКИНУТЫМИ из обжитого угла зрения и
вбРООООшенными в пространство, начальную точку которого они безуспешно ищут.
Начало. В каком-то смысле "Нимфеи" вращаются вокруг них, оставаясь
неподвижными, поскольку приведены в движение кривой линией, понемногу
обертывающей их вокруг двух пустых залов, как упаковку, неизбежно
предполагая панорамическое видение, к которому люди и приходят в детском
изумлении, пытаясь вращаться вокруг собственной оси, с глазами, рыскающими
по всем 360 градусам. И нередко - с робкой улыбкой. Может быть, на какое-то
мгновение, близкие к кинематографическому восприятию, они воображают, что
видели, - но разочарование не заставляет себя ждать и невольно толкает их к
поиску нужного расстояния и порядка перехода от одного панно к другому,
иначе говоря, как раз к тому, от чего их отучило кино, навязывая кадр за
кадром и расстояние и порядок рассмотрения, лишая их возможности выбрать
нужный взгляд, ведь кино - это взгляд по принуждению, данный извне, так
сказать, деспотический, непреклонный; тогда как "Нимфеи", напротив, как бы
вызывают головокружение из-за свободы восприятия - что, как известно,
наказуемо. Люди словно потеряны. И вот они перестают торопиться. Они ходят
туда-сюда, возвращаются, прогуливаются перед панно, приближаются к одному
краю, к другому, отходят назад, иногда присаживаются на пол или на скамейку,
на специальную банкетку, - убежденные в том, что они видят что-то и это им
нравится, но не уверенные в том, что видят на самом деле. Тут многие
интересуются тем, сколько. Сколько времени потребовалось, сколько метров в
высоту, сколько килограммов краски потрачено, сколько метров в длину,
сколько. Они бродят вдоль вещи, это очевидно, они думают, что если она перед
ними, то она в конце концов действительно будет перед ними, а не
над-ними-под-ними-рядом-с-ними, то есть там, где и вправду находятся
"Нимфеи", равнодушные к количественным выражениям: везде. Рано или поздно
люди осмеливаются подойти ближе. Они увидят их. Но не увидят по-настоящему
вблизи. Если бы они смогли, то потрогали - они трогают глазами вместо
пальцев. И совершенно перестают их видеть, не в состоянии больше ни к чему
прийти, замечая лишь жирные и беспорядочные мазки, как дно грязных тарелок -
горчица, повидло, майонез, - или как импрессионистически разрисованная стена
в сортире. Они смеются. И тут же отодвигаются назад - отыскать точку, с
которой ясно различимо то, чего они до сих пор не видели: лилии. Отступив