"Алессандро Барикко. CITY" - читать интересную книгу автора

занимался своим парком, чем живописью: она простодушно делит надвое
действие, бывшее единым целым, действие, которому Моне посвящал себя, с
исступленной решимостью, каждую минуту последних тридцати лет своей жизни:
заниматься "Нимфеями". Ухаживать за ними или переносить их на полотно -
это
два слова для обозначения все того же смелого предприятия. В мыслях у него,
как можно представить, было только одно: ждать. Он изобретательно выбрал
точкой отсчета неясную границу мира, где реальность представала особенно
расплывчатой и монотонной, почти совсем незначащей и невыразительной. Пруд с
водяными лилиями. После этого проблема заключалась в том, чтобы удалить с
этой части мира наслоения смыслов, очистить ее, опустошить, растворить,
наконец - поставить на грань полного исчезновения. Тогда ее досадное
присутствие почти что будет цепью разнообразных, исчезающих отсутствий.
Чтобы добиться такого результата, Моне прибег к банальному, но испытанному
средству - приему, опустошительный эффект которого подтверждается
супружеской жизнью. Нет ничего более незначительного, чем то, что встречает
нас каждое утро при пробуждении. Моне доставил к себе в усадьбу часть мира,
которую намеревался свести к нулю. Он создал пруд с лилиями именно в том
месте, где взгляд натыкался на него постоянно. Только полный мудило -
доказывал профессор в лекции номер 11 - может считать, что такая ежедневная
близость пруда была способом познать его, понять, вырвать у него секрет. То
был способ разобрать его на части. Можно утверждать, что при каждом взгляде
на пруд Моне делал шаг к полному безразличию, сжигая каждый раз остаток
удивления, осадок восхищения. Можно пойти дальше и предположить, что
беспрестанное ухаживание за парком, о чем свидетельствуют документы:
подстричь газон, посадить или выкопать цветок, выложить камнем края дорожек,
- было кропотливым хирургическим вмешательством в отношении того, что
сопротивлялось силе привычки и упорно привлекало внимание, портя тем самым
картину абсолютной незначительности, что складывалась перед глазами
художника. Он искал полнейшего ничто, Моне, и там, где привычка оказывалась
бессильной, он без колебаний вонзал лопату.
- Ух, - звукоподражал профессор Мондриан Килрой, сопровождая междометие
соответствующим жестом.
- Ух.
Однажды он проснулся, встал с кровати, вышел в парк, отправился к пруду
и что увидел? Ничто. Другой удовлетворился бы этим. Но вот оно,
основополагающее свойство гения: бесконечная исступленность, заставляющая
его преследовать цель с избыточным стремлением к совершенству. Моне начал
писать, но запершись в своей мастерской. Ни на секунду не помышлял он о том,
чтобы установить мольберт на берегу пруда, рядом с лилиями. Ему с самого
начала стало ясно: после многолетних усилий по созданию цветов он должен
писать их, запершись в своей мастерской, иными словами - замкнувшись там,
где, если смотреть правде в глаза, он не мог видеть лилий. Если смотреть
правде в глаза: там он мог вспоминать их. Выбор в пользу памяти - а
не
прямого, лобового взгляда - был последней и гениальной настройкой того
ничто, поскольку память - а не взгляд - позволяла совершить миллиметровый
откат в восприятии, удержать лилии на волосок от преувеличенной
незначительности и, при подсказке памяти, придать им ровно столько теплоты,
сколько было нужно, чтобы остановить от падения в бездну несуществования.