"Наталья Баранская. Пантелеймон, Пантелеймоне " - читать интересную книгу автора

щелкнул выключателем.
Зажглась лампочка, висящая на шнуре под обрывком газеты, осветила стол
с хлебными крошками и колбасными ошурками на грязных газетах, рваные обои в
пятнах, затоптанный дочерна пол, старый диван и кучу тряпья, наваленного на
раскладушку.
- Садись, гость будешь, - сказал Седой и кивнул на венский стул с дырой
на сиденье. - Эх, надо бы добавить чуток, не дала, чертова баба.
Он вытащил из кармана куртки пивную бутылку, заткнутую бумажкой, и,
поколыхав, поставил на стол.
- Смешанная, в готовом виде... Жаль, мало. А вот закуски и вовсе нет.
Чего нет, того - извините.
Виталий спросил, где ближайший продмаг. В магазине он вытряс все из
карманов, набралось на двести отдельной, полбуханки черного да на
четвертинку.
Седой вытащил из-под стола два захватанных стакана, вылил свою смесь,
добавил водки, нарезали хлеба и колбасы. Выпили, закусили.
Седой говорил, Виталий слушал.
- ...Женщины ведь все корыстные, это у них в природе. Им все давай да
давай, все больше да больше. Правильно Пушкин описал про ту старуху.
Помнишь? Сначала давай ей корыто, потом - царство. Учил небось эту сказку?
Вот и моя первая жена была такая же.
Вернулся я с фронта в свой райцентр на производство - начальником
смены. Немного прошло времени, стала жена ворчать. Должность моя для нее
была плоха, зарплата мала. Дом перестроили после пожара - дом нехорош,
тесен. Точила меня, точила - переходи, мол, в торговую сеть. Сама мне и
работу приискала - на продбазе. Перешел в сорок седьмом на новую работу.
Пока осваивался, привыкал, жена молчала - вроде довольна, что по ее, и
больше ничего ей не надо. Потом принялась опять точить: что же ты ничего не
приносишь, другие, мол, носят, а ты что же, хуже их или уж чересчур гордый?
Времена-то еще были трудные. Точила, точила и добилась своего - я тоже стал
носить, попробовал, как другие...
Он замолк.
- Ну и что же потом? - спросил Виталий.
- Потом она мне носила... передачи. Вышел я из заключения по амнистии,
в пятьдесят третьем. А домой ехать не захотел. Видеть я не мог эту женщину.
Мотался по разным местам, в общежитиях жил. Специальность свою бросил,
отстал от нее. Так, больше грузил-возил. Всякое делал, и все мне было без
интереса. Одним интересовался - выпить. А чем больше пил, тем чаще менял
работу. Да этой работенки - таскать да подавать - везде хватает.
И стал я переезжать с места на место, думаю, хоть свет посмотрю,
объезжу страну нашу широкую. А вот последние года два унялся немного:
жилплощадь эта прекрасная, - он с усмешкой оглядел пустую грязную комнату, -
меня связала...
- А как вы в Москву попали? - спросил Виталий.
- Женился я все-таки еще раз. На дурочке на одной.
Он хлебнул из стакана и, подобрав со стола крошки, сунул их в рот.
- Почему на "дурочке"? - заинтересовался Виталий.
- Такая уж была: больно жалостливая, жалела всех. В церковь ходила,
богу молилась. И меня вот пожалела... Занесло меня транзитом сюда, в Москву,
и угодил я, выпимши, под машину. Да так меня разбило - чуть не на тот свет.