"Наталья Баранская. Пантелеймон, Пантелеймоне " - читать интересную книгу автора

написано Седых И. П., - я и сказал". Рассмеялась: "Представьте, говорит,
угадали!"
- А вас-то как звать, - перебил Виталий, - я так и не знаю.
- Мудреное у меня имя, парень, без пол-литра не выговоришь.
Пан-те-лей-мон. Слыхал такого? Пантелеймон - святой великомученик. В святцах
означен врачом-целителем. Двадцать седьмого июля по-старому его день. Раньше
знаешь как - в какой день ребенка крестили, то имя поп и давал. Старый
обычай.
- Слышал я, знаю.
- ...Так вот, пока мы сыново имущество перевозили, я всю их жизнь
узнал - по вещам. А сын мой тогда был в командировке за границей - жена
похвасталась.
- И вам не захотелось его увидеть, потом как-нибудь, раз вы адрес
узнали?
- А ты думаешь, он бы мне обрадовался? Нет уж, опоздал я являться. Мы с
ним теперь чужие.
Я его так представляю: походка важная, животом вперед. Глаза прямо
уставлены, а в глазах целая мысль: "У меня дела государственные, заботы
большие, а не какие-нибудь трали-вали, как у вас". Можешь проверить - такой
ли. Съезди, адресок дам. Жизнь их тоже представляю: по вечерам смотрит Игорь
Пантелеймонович телевизор, не какой-нибудь, самый шикарный - "Рубин". По
субботам гости. В преферанс играют - столик есть для этого. С зеленым
сукном, старинный. Иногда книжку почитает, книги красивые, новые - одна к
одной. Радиола есть, музыку завести, потанцевать. Магнитофон - песенки
переписывать или свой голос послушать. А еще знаешь что есть? Шкапик такой
занятный, с гнездышками для бутылок. Называется "бар". Гостей угощать, самим
побаловаться... Штучка!
Видишь, сколько я о нем знаю. А видеть его не хочу. Потерял я его.
Может, и моя вина тут есть...
Седой вдруг замолк, голова его опустилась. "Задремал, - подумал
Виталий. - Пора мне". Он встал, но пошатнулся и ухватился за стол.
- Духотища, - сказал он себе в оправдание.
- Куда ты? Ложись. - Седой поднял голову. - Видишь, шатает тебя.
Транспорт, поди, уж не ходит, пересидел опять. Вались на диван...

В это время Маруська проснулась. Виталия все еще не было. Она схватила
будильник, поймала свет от уличного фонаря, стала вглядываться в стрелки. Не
то третий, не то четвертый - не разобрать. Твердо ступая босыми пятками,
вышла на кухню. Четверть третьего.
- Господи, - сказала Маруська плачущим голосом, - что же это за
окаянство такое?
Сердце заколотилось. Она отвернула кран, подождала воды похолодней,
выпила ковшик. Но сердце не утихало. Маруська сидела на краю кровати,
покачиваясь и тихо постанывая, как от зубной боли. "За что такая мука, -
думала она, - за что он меня терзает, проклятый..."
Нет уж, довольно, хватит с нее. Довольно быть дурой. Хватит слушать эти
россказни про товарища, которого не знай, как звать. Нечего ей ушами
хлопать - за ребенка она хоть в драку, да и себя в обиду не даст.
Завтра же отпросится и съездит к Виталию на завод, в партком. Все там
выскажет. Может, это какая-нибудь ихняя же, заводская, пусть выясняют. Им