"Наталья Баранская. Пантелеймон, Пантелеймоне " - читать интересную книгу автора

равно Витька красивый. Он и сейчас такой. Маруська вздохнула, отомкнула ящик
и достала круглую жестяную коробку из-под конфет. Вытащила из нее сверток,
развернула газетку и пересчитала накопленные деньги. Двести восемьдесят. Она
добавила к пачке новые десятки, подержала ее в ладонях, как бы взвешивая, -
триста тридцать, жаль что не круглый счет. Может, прибавить те двадцать?
Какой уж тут праздник, раз они в ссоре, а пироги и так можно испечь... Но
Маруська вспомнила про Райку - девочка так ждет праздника. Да и от людей
стыдно будет, как это не справлять? Хоть какой стол, а надо, может, придет
кто... А может, как раз в праздники и помирятся. Ладно, округлит еще,
успеется...
Маруська завернула газетку, убрала коробку. Пора обед греть. Открыла
фортку, покричала Райке: "Иди скорей, сейчас папка придет!" Тут же
вспомнила: "Да, у него ж получка, значит, выпивает со своими".

Витька действительно сидел в том же кафе, только компания на этот раз
была побольше, занимали два столика. Больше стояло под столами бутылок,
теснились тарелки на столах. Беседа шла вразнобой, - выпили, говорили все
разом. Буфетчица то и дело покрикивала: "Тише вы, заведующая сейчас придет!"
Та действительно появилась в дверях, что-то сказала, но никто, кроме
буфетчицы, ее не услышал.
Виталий пил, закусывал, говорил, как все, но время от времени
оглядывался на столик в углу. Столик был пуст. Витька понял, что хотел бы
опять увидеть этого занятного старика, услышать его речи.
Когда стали расходиться, он радостно подумал: "А схожу-ка я к Седому
сам..." По дороге купил кой-чего, не с пустыми же руками прийти. О том,
сколько времени, Виталий не думал. В голове у него слегка шумело, спать не
хотелось, наоборот, он бы сейчас спел, сплясал, если б в компании, - весело
ему стало.
Седой был дома. Виталия он встретил угрюмо: "Проходи, что скажешь?" Но
увидев бутылку и свертки с едой, помягчел. Снял со стола грязную газету,
расстелил другую, почище.
- Э-э, да ты уже тепленький, - сказал он, взглянув на Виталия. - Как
жена-то, не ругает тебя за это?
Виталий смутился.
- Ну, ругает, дело обыкновенное, - сказал Седой, - ничего, днем
поссоритесь, ночью помиритесь.
Свет лампочки, казалось, с трудом пробивал плотный воздух, загустевший
от запахов дешевого курева, заношенной одежды, винного перегара. Свет стоял
над столом дымным конусом, и все видимое зыбилось и плыло в нем. Виталий
видел седую голову, две глубокие морщины, сбегающие от переносицы к углам
рта, темные руки с короткими пальцами, двигающиеся над столом. Все остальное
сливалось с глухой темнотой комнаты.
- Вот вы давеча говорили про людей, которые шкафы набивают барахлом,
осуждали их, - заговорил Виталий, - но если на свои, на честные, вам не все
равно, кто что покупает? Один - тряпки, другой - книги, третий - мотоцикл.
Кому что хочется. Дело их - ихние же деньги?
- Постой, постой. Не совсем так. Совсем даже не так. Я осуждаю за
жадность, за то, что берут лишнее, больше, чем надо.
- Хорошо, а как вы узнаете, что "больше, чем надо"? Для вас, может, два
костюма - уже лишнее, а нам, рабочим, в самый раз. А какому-нибудь