"Дональд Бартельм. Беглец" - читать интересную книгу автора

принудительным перерасходом батончиков, шоколадок "Марс" и проснвирок,
значение которых в периоды сексуального самовозвышения впервые бвло указано
мне этим добрым и святым человеком.
Бэйн-Хипкисс выглядит обеспокоенным. Почему бы и нет? Это волнующая
история. В мире полно вещей, вызывающих отвращение. Не все в жизни -
"виставижн" и "тандербердз". Даже шоколадки "Марс" обладают скрытой сутью,
опасной в глубине. Искоренением риска пусть занимаются женские организации и
фонды, лишь меньшинство - увы! - может быть великими грешнниками.
- Вот так я и стал убежденным антиклерикалом. Не любил больше Госпонда,
не ежился от слов "сын мой". Я бежал от ряс, где бы они не появлянлись,
предавал анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые лимерики,
срифмованные под "монашку-какашку", словом, был в упоительном полном
отлучении. Потом мне стало ясно, что это не игра в одни ворота, как казалось
вначале, что за мной погоня.
- А...
- Это открылось мне благодаря брату-расстриге из Ордена Гроба
Господння, не слишком сообразительному человеку, но сохранившему добро в
тайнинках сердца, он восемь лет проработал поваром во дворце епископа. Он
утнверждал, что на стене в кабинете епископа висит карта, и в нее воткнуты
булавки, отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
- Господи всемогущий! - ругается Бэйн-Хипкисс, мне кажется, или тут
слабо веет...
- Она дисциплинированно обновлялась коадъютором, довольно
политизиронванным человеком. Каковыми, по моему опыту, является большинство
церковнных функционеров ниже епископского ранга. Парадоксально, но сам
епископ - святой.
Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
- Вы все еще верите в святых?
- Я верю в святых, святую воду, коробки для пожертвований, пепел в
Пепельную Среду, лилии на Пасху, ясли, кадила, хоры, стихари, библии, митры,
мучеников, маленькие красные огоньки, дам из Алтарного Общества, Рыцарей
Колумба, сутаны и лампады, божий промысел и индульгенции, в силу молитвы,
Преосвященства и высокопреподобия, дарохранительницы и дароносицы, звон
колоколов и пение людей, вино и хлеб, Сестер, Братьев, Отцов, право убежища,
первосвятительство Папы Римского, буллы и конкордаты, Указующий Перст и
Судный День, в Рай и Ад, я верю во все это. В это невозможно не верить. Вот
от этого все так сложно.
- Но тогда...
- Баскетбол. В него я не верю.
За этой фразой большее. Это был первый ритуал, открывший мне
возможнность других ритуалов, других праздников, например, "Крови Дракулы",
"Поразительном Колоссе", "Оно покорило мир". В силах ли Бэйн-Хипкисс постичь
этот славный теологический вопрос: каждый верит в то, во что монжет, и
следует за этим видением, что столь ярко возвышает и унижает мир? Оставшись
в темноте, наедине с собой, каждый жертвует "Поразительному Колоссу" все
надежды и желания, пока епископ рассылает свои патрули, хитрых старых попов,
величавые парочки монахинь с простыми поручениями. Я помню год, когда все
носили черное, как я нырял в парадные, как непнристойно спешил, переходя
улицу!
Бэйн-Хипкисс заливается румянцем, ему неловко, сучит ногами, открыванет