"Сергей Алексеевич Баруздин. Речка Воря" - читать интересную книгу автора

же, как он, что погибли сразу, собрали вместе, положили на край наспех
вырытой могилы и затем опустили туда, в землю...
А потом уже написали в Москву. А там, в Москве, в военкомате
заполнили стандартный бланк "похоронной": "...погиб смертью храбрых..."
Она помнит эту "похоронную" так, словно и сейчас держит ее в руках. И
ей стыдно, что она плачет, а мама не плачет и повторяет без конца: "Не
надо! Не надо! Прощу тебя - не надо!"


13

Их батальон вступил на юго-западную окраину города. К утру части 49-й
и 50-й армий с боями вошли в Юхнов. Вошла даже пекарня. Красноармейцы и
девушки в белых халатах растопили печи. В воздухе вкусно запахло свежим
тестом и хлебом, хотя вокруг еще стреляли и горели, рушились дома.
В небе - бледно-голубом, чистом - холодно маячили звезды. Действовала
авиация - наша и немецкая. Словно обрадовавшись погоде, взвивались
немецкие истребители, а наперерез им шли наши - короткие, тупорылые, и
раздавались очереди, и немцы отваливали в сторону, упав на крыло. Три
"мессера" и один наш истребитель, дымя шлейфами, ушли к земле. Больше
немцы в небе не появлялись. А наши самолеты уже кружили низко-низко над
самым городом, обстреливая немецкие позиции и не только позиции - немцы
уже вовсю отступали по двум оставшимся, как бы специально для их бегства,
дорогам.
На перекрестке Варя тянула провод. Штаб батальона занял
полуразвалившийся дом, а до штаба полка метров пятьсот - шестьсот, не
больше. Она вернулась к своим прямым обязанностям: прибыло медицинское
пополнение, и приличное. Там теперь на каждых двух раненых не меньше трех
санитаров будет. Значит, ее дело - связь.
По улице прошли двое - в нашей форме, но она перепугалась: чужая
речь. Вздрогнула, бросила провод, схватилась за автомат:
- Хальт!
- Стой! Стой! - закричал один из них. - Не надо стрелять! Мы -
латыши! Латышской гвардейской дивизии... Слышала? Из-под Наро-Фоминска
идем. Там наших много побило. А мы...
Она смутилась, опустила автомат.
- Простите, а я думала...
Она не могла объяснить себе главного. Вот уже больше четырех часов
она не видела его - Славу. И ничего не знала о нем и не могла узнать. В
городе шли бои, у нее было свое дело и - ни минуты перерыва. Поэтому она и
вздрогнула сейчас, занятая своим делом и своими мыслями.
Рассвет наступал медленно, будто бы нехотя. Заблестел в снегу, в
осколках стекла и мокрых листах железа. Немецкий танк, обгоревший, со
свернутой набок башней, и тот блеснул в лучах рассвета капельками росы. И
длинный ствол разбитой нашей "сорокапятки" засветился такими же
капельками, и развороченный радиатор брошенной трехтонки.
На деревьях что-то запело, забулькало, затренькало, и она невольно
оторвалась от своей катушки, взглянув вверх, заслушалась. Подумала, что
это и в самом деле весна. И что с весной всегда приходит к людям хорошее.
И что они со Славой, конечно...