"Сергей Алексеевич Баруздин. Речка Воря" - читать интересную книгу автора

сидящий в клубе Наркомтяжпрома, и шофер их трехтонки, отплясывающий
лезгинку. Отец и мать, мирные, довоенные, пьющие чай, и вдруг врывающийся
в комнату седой учитель с папкой в руках: "Тут у меня все собрано!
Цитирую, граждане хорошие, цитирую..." А потом почему-то немцы - пленные
немцы, бредущие по весенней дороге среди цветущих садов. Не те ли это
немцы, что были перед войной в клубе Наркомтяжпрома? Они поют песню,
знакомую, суровую песню прошлого года:

Не смять богатырскую силу,
Могуч наш заслон боевой.
Мы выроем немцу могилу
В туманных полях под Москвой.

Мы не дрогнем в бою
За столицу свою!
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной,
Обороной стальной
Разгромим,
Уничтожим врага!..

Немцы не успели допеть, как вспыхнули ракеты и радио знакомым голосом
произнесло: "От Советского информбюро. В последний час. Товарищи!
Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я,
друзья мои! Сегодня война окончилась нашей победой. Сам Гитлер со своими
сообщниками лично прибыл в Москву, посетил Кремль и доложил товарищу
Сталину о полном поражении своей армии и безоговорочной капитуляции..."
- Что за бред! - Она вскочила, ничего не понимая. За окнами глухо
гремела артиллерийская канонада. Голова болела, и почему-то подташнивало.
Она чиркнула спичкой и сразу же поняла, почему в избе так пахло
лекарством. На сене валялись окровавленные черно-бурые бинты, вата,
какая-то обертка и банка. Видимо, здесь лежали раненые.
Она встала. Спать больше не хотелось. Вспомнила о младшем
лейтенанте - о единственном своем более или менее знакомом здесь человеке.
Вышла на крыльцо. Артиллерия била и слева и справа. Какая - наша или
немецкая? Наверно, и та и другая. Вспыхивало небо. Зарницами, ракетами,
трассирующими очередями, лучами прожекторов.
- Ты что? Испугалась?
Оказывается, младший лейтенант ходил возле избы.
- А вы? - Она удивилась и обрадовалась одновременно.
- Опять на "вы"! - сказал он. - Не спится...
Теперь, ночью, он показался ей коренастым и не таким суровым, а
мягким, чуть задумчивым. Он был в шинели - довольно длинной - и в серых
валенках. На ушанке его оттопыривалось одно ухо. Она даже усмехнулась про
себя, а он, будто поняв ее, снял ушанку и завязал тесемки.
- Лучше бы опустили, - сказала она. - Холодно!
- Замерзла?
- Я - нет!
Они бродили по улицам поселка, поворачивали назад у разбитого
колодца, вновь мимо ее избы, потом чуть дальше, до штаба, где стоял