"Людмила Басова. Каинова печать " - читать интересную книгу автора

под ускользающий взгляд и вдруг увидела, как бледность разлилась по
холеному, благородно интеллигентному лицу ее Благодетеля. Теперь он смотрел
Геле прямо в глаза, и губы его шевелились, а сам он медленно отступал назад,
пока не дошел до кресла и не опустился в него как-то расслабленно и
обреченно. Тонкими пальцами дотронулся до шеи, пытаясь расстегнуть пуговицу
рубашки, как будто ему нечем стало дышать, едва выговорил:
- Геля, там... валидол...
Где валидол, Геля знала. Достала, протянула таблетку. Виктор Иванович
взял ее вздрагивающими пальцами, и она подумала: "Сегодня у всех дрожат
руки", и ей почему-то стало смешно. Но когда Виктор Иванович вздохнул,
словно всхлипнул, Геля испугалась. Он был немолод, ее Благодетель,
заслуженный, известный художник Виктор Графов, до его 70-летнего юбилея
оставалось чуть меньше месяца. Геля не стала торопиться домой, как всегда, а
еще где-то с час посидела со своим Благодетелем. Чайку заварила зеленого, с
жасмином, устроилась в кресле напротив, внимательно всматриваясь в лицо
художника. Полуприкрытые веки его мелко вздрагивали, дыхание оставалось все
таким же прерывистым. Робко осведомилась:
- Может, врача вызвать?
Он молча покачал головой - не надо. Так сидели они друг против друга,
пока дыхание Виктора Ивановича не выровнялось, не отошла бледность. Наконец
он поднял глаза, тихо распорядился: "Иди". Но вдруг остановил жестом,
вытащил портмоне, протянул несколько сотенных и повторил: "Иди".
В прихожей Геля сняла старый застиранный халат, натянула на свое
несуразное расплывшееся тело платье, которое, впрочем, мало отличалось от
рабочего халата, вышла на улицу. Раз уж расщедрился Благодетель, устроит она
своему сыночку праздник. Купит и апельсинов, и яблок, и колбаски копченой.
Вовочка, как и ожидала Геля, давно обмочился, и памперсы не помогли. Ну
да, они же совсем на маленьких рассчитаны, а у Вовочки хоть и ножки
тоненькие, и попка что у пятилетнего, надует будь здоров. Увидев мать, он
встревожился, задвигался, пытаясь оторвать от подушки тяжелую голову,
замычал, пуская пузыри, и сердце Гели трепетно отозвалось на это мычание.
Радуется сынок... Первым делом вытащила из-под него простынки, сняла
памперсы. Легко приподняв, подмыла, обтерла мягким полотенцем. Ничего,
никаких опрелостей, даже покраснения нет. Когда-то Геля отказалась делать
операцию на щитовидной железе именно из-за страха перед этими опрелостями у
сыночка. Все представлялось ей, что если она умрет, будет Вовочка в доме
инвалидов лежать в вонючей жиже, которая разъест нежную кожу, будет щипать и
саднить, а жестокосердные чужие люди, хоть санитарка, хоть медсестра, не
услышат в его мычании ни боли, ни страдания. А если бы и предположить, что
операцию Геля выдержит даже с ее больным сердцем, ей на время болезни не с
кем оставить Вовочку, не было у нее на всем белом свете близкого человека.


* * *

Не надо, не надо было звонить... Сколько собирался, сколько сил
душевных потратил, как обмирал, наполняясь то неизведанной до сих пор
ненавистью, то позабытой любовью, и вот нарвался на чужую бабу, уборщицу,
которая говорила почему-то мужским голосом. Да и вообще, с чего он решил,
что Виктор непременно должен быть один в своей мастерской? И тут же,